По пути Синдбада - [81]

Торговля в Кантоне подчинялась устоявшимся правилам. Когда торговые корабли приходили в порт, их грузы осматривал китайский портовый служащий. После этого все товары выгружались на берег, заносились в инвентарную книгу и переправлялись на государственный склад. Там они находились до того времени, пока в Кантон не приходило последнее торговое судно, закрывавшее навигацию. Объявив период навигации завершенным, портовые власти открывали все склады, собирали с купцов «торговую десятину» и разрешали им торговать.

И вот теперь, спустя более тысячи лет, к устью Чжуцзян, реки, на которой стоит Кантон, подходил наш корабль. Я полагал, что нам устроят официальную встречу: тому были все основания. Когда мы отправлялись в наше путешествие из Маската, помимо оманцев, нас провожал китайский посол, который от лица своего правительства официально пригласил наш корабль в свою страну. Правда, с той поры прошло семь с половиной месяцев, и за все это время мы ни разу не связывались с Китаем. Может, о нас забыли?

«Сохар» приближался к Жемчужной реке. Перед нами лежала уходящая на северо-запад цепочка скалистых обрывистых островов, поросших серо-зеленой растительностью. Справа от нас, вдали, возвышались бросающиеся в глаза Ослиные Уши — гора с двумя пиками-близнецами, но мне она ориентиром не послужила. Нам следовало войти в главный западный канал Перла, но дельта этой реки разбита на множество рукавов; в какой войти — я не знал. Мы приближались к большому порту, и, казалось бы, на подходах к нему должно царить оживление. Но нет, море было почти пустынно. Лишь вдали прошло грузовое судно, да с нескольких лодок ловили рыбу. В бухте у подножия Тайвань-шань виднелась небольшая деревня — насколько удалось разглядеть в бинокль, с покосившимися, полуразрушенными домами. На самой Тайвань-шань стояла радиолокационная станция, которая, казалось, с подозрением глазела на нас своим единственным глазом-тарелкой.

«Сохар» продолжал идти к устью Жемчужной реки, лавируя между скалистыми островами. Над нами висели круглые, розовато-золотистые облака, казалось, пропитанные светом и теплом; далее, к небосклону, над дельтой реки теснились синие облака, а над линией горизонта облака казались иссиня-черными, готовыми пролиться дождем на опускающиеся к морю холмы. Вся эта картина напоминала традиционный китайский ландшафт, каким его рисуют художники; не хватало лишь джонок в море.

Изучив дельту Чжуцзян по имевшейся у меня карте, я нашел для нашего корабля подходящее место стоянки на ночь, решив бросить якорь у острова Сан-чао-шань, высуты которого вполне могли защитить нас от южного ветра. Разглядывая карту, я размышлял о том, когда же в последний раз арабский торговый парусник посетил эти края. Четыреста лет назад? Еще раньше? Согласно арабским хроникам, торговля арабов с китайцами была прервана в 950 году, когда китайская армия опустошила Кантон, истребила иностранных торговцев и сожгла их дома. Торговля эта, конечно, позже возобновилась, ибо известно, что китайским фарфором в течение по крайней мере шести последующих столетий торговали в Омане. История торговли представляет собой столь запутанный и сложный конгломерат своих составляющих (торговые сухопутные и морские пути, перевалочные пункты, товарообмен, конкуренция, столкновение интересов), что до сих пор — в связи с отсутствием надежных и достоверных источников — изобилует белыми пятнами, которые только начали заполняться современными археологами. Однако не вызывает сомнений, что Чжуцзян — Великая Река, как ее называли арабы — еще тысячу лет назад служила связующим звеном взаимовыгодной и успешной торговли между Оманом и далеким Китаем. И когда «Сохар» вошел с приливом в устье этой реки, я не только посчитал этот момент знаменательным, ибо он означал успешное завершение нашего путешествия, но и понадеялся, что наше долгое и опасное плавание приумножит славу арабских мореходов Средневековья, ходивших в Китай через семь морей.

Подойдя к острову Сан-чао-шань, мы вошли в небольшой заливчик, защищенный от южных ветров холмами, амфитеатром опускавшимися к воде. В заливчике уже нашла приют на ночь небольшая рыболовная джонка, но на ее борту никого не было видно.

— Грот на гитовы! — скомандовал я, и грот, собираясь в складки, стал подниматься к рею.

— Отдать становой якорь!

Под грохот цепи якорь ушел на дно. После десятиминутной молитвы оманцы вместе с другими членами экипажа стали опускать грота-рей. Рангоутное дерево, скрипя и даже, казалось, охая, пошло последний раз вниз, чтобы наконец обрести покой, уподобляясь усталому путнику, опускающемуся после дальней дороги в скрипучее, но покойное кресло.

С наступлением темноты в залив вошла еще одна рыболовная джонка. Вероятно, мы пришли в одно из тех мест, где рыбаки проводили ночь. Мы зажгли якорные огни: один на корме, другой на бушприте. Однако рыбакам до нас дела, видимо, не было. Арабский дау интереса у них не вызвал. «Сохар» повернулся на якоре носом к ветру, после чего замер, уподобившись птице, севшей на ветку после длинного перелета.

Утром по небу заходили темные облака, время от времени проливавшиеся дождем. Накануне наш экипаж проделал большую утомительную работу, и потому люди проснулись поздно, и только в полдень мы снялись с якоря и пошли под кливером и бизанью вверх по реке, изобилующей множеством островов с редкой, чахлой растительностью. Мы ожидали, что нас встретит дежурный катер или лоцманский бот, однако нас никто не встречал. Река, как и прошлым днем, была почти пустынна, лишь вдали виднелось несколько джонок — рыбаки, занятые промыслом, не обращали на нас никакого внимания. Мы прошли по дельте реки около десяти миль, но нам вполне могло показаться, что мы все еще пребываем в открытом море в ста милях от берега.