По поводу одной машины - [24]

Гавацци (беспощадно): — Ладно, ладно, иди домой.

XIII

Инженер д'Оливо бывает в цеху лишь от случая к случаю. «Вот он у меня где», — выразительно рубит д'Оливо ребром ладони по затылку. Процентов на семьдесят-восемьдесят это правда. С него хватает базара в той половине его кабинета, которая похожа на конструкторское бюро. Не дай бог, если чертежи, рисунки, наброски, диаграммы и графики поступают из соответствующих отделов (отдела машин и оборудования, статистического бюро, отдела темпов и премий) не в срок! Однако когда они поступают вовремя, д'Оливо тоже не удостаивает их взгляда. Ему важно иметь их под рукой, чтобы в нужный момент можно было развернуть чертеж, перелистать нужную подшивку. Скажете, необходим контакт с цехом? Да полноте! Вся эта шатия, что торчит там безвылазно, знает меньше, чем он. Во всяком случае, когда д'Оливо назначает заседание, он в курсе всех дел, а «шатия» узнает что к чему только во время обсуждения. Но уж если какое-нибудь чрезвычайное происшествие заставляет шефа покинуть свою башню из слоновой кости и катапультироваться в гущу машин, он подолгу — пока самому не надоест — вертится под ногами. Словно ненароком обнаружил, что под ним работает завод, и теперь не может от него оторваться. Действительно, чем дольше он не вылезает из своего закутка, тем острее его беспокойный глаз подмечает недостатки и возможные пути их устранения, тем яснее ему становится, какие задачи надо ставить. И тогда он начинает сновать сверху вниз, снизу вверх… Рабочие в таких случаях говорят: как взбесившийся лифт.

Сегодня утром д'Оливо сопровождал по цеху «Г-3» целую ватагу визитеров, судя по тому, что они волокли за собой жен, — американцев. Они слонялись между машинами, как среди развалин римского Форума. Один отряд следовал за д'Оливо и делал вид, что крайне интересуется объяснениями, которые нехотя давал инженер. Остальные растянулись вдоль всего цеха и без стеснения болтали между собой. В передовом отряде выделялся один верзила. У него был нос, который можно было бы считать нормальным разве что для тапира, но ни в коем случае не для мужчины: он свисал на несколько сантиметров ниже хряща и сам двигался. Казалось, этот нос был создан исключительно для того, чтобы определить, не отдает ли тут, в цеху «Г-3», плесенью… Кроме того, верзила в самых неподходящих случаях восклицал:

— Латинский гениус!

«Чтоб тебя черт побрал, с твоим латинским гением! — бесился про себя д'Оливо. — Сунуть бы тебя, верзилу, головой под полуавтоматический пресс. Куда ни шло, я бы отсидел за такое удовольствие лет десять. А может, если подставить один нос, то не больше пяти…»

— О! — верзила явно учуял «Авангард», хотя процессия огибала машину на порядочном расстоянии. — Гениус, латинский гениус! — кудахтал он.

Д'Оливо: — Experiment. Not good. [5]

— Good, good.[6] Латинский гениус!

Будь ты трижды проклят. Д'Оливо готов был отсидеть десять лет за один нос!

После ухода гостей инженер в ярости помчался наверх, потом снова сбежал в цех, потом вернулся к себе, а во второй половине дня явился снова и ринулся к «Авангарду». Рибакки, разумеется, хвостом за ним. Бонци кружил поблизости.

Марианна тут же нажала на красную кнопку и повернула тормоз.

— Продолжайте! — бросил ей д'Оливо. Он пристроился возле столба, вытащил из кармана красный карандаш-фломастер и принялся что-то черкать. Это был даже не эскиз, а какая-то сетка значков, поверх которой тотчас появилась другая, третья…

И так несколько слоев молниеносно рождавшихся и тут же отбрасываемых идей… При этом он досадливо прищелкивал языком.

…«Для кого и зачем он разыгрывает этот спектакль?» — соображал Бонци. Рибакки — о, Рибакки себя не утруждал, никакими вопросами не задавался. Рибакки был поглощен своими великолепными ногтями. Колли Марианна стояла возле «Авангарда» в позе жертвы, сцепив руки за спиной, на копчике.

Внезапно инженер свернул газету и сунул ее в карман.

— Сколько вам лет?

— Двадцать два.

— Стало быть, в пятьдесят седьмом году в так называемой «психологической» столице Италии еще есть итальянцы, которые, дожив до двадцати двух лет, не знают итальянского языка. Вот вы, например, вы не знаете, что значит глагол «продолжайте».

— Я не могу.

— Что вы не можете?

— Я не могу работать при посторонних.

— При посторонних? Значит, завидев меня, вы говорите: здесь посторонние. Так?

Включается Рибакки. Когда он, вдобавок к служебному рвению, пускает в ход иронию, его уже не остановить.

— Знай мы об этом раньше, — ехидничает он, — можно было бы заказать русским железный занавес.

— Прекрасная мысль, господин Бонци, достойная быть занесенной в вашу черную тетрадь.

Черт бы побрал эту Гавацци! Откуда она взялась? То ли из-под земли, то ли с потолка…

— Что и говорить, прекрасная мысль… — Массивная фигура Гавацци вклинилась между Марианной и тремя начальниками. — …поистине достойная «латинского гениуса».

— Вас не спрашивают! — Рибакки позеленел от злости. — Никто вас сюда не звал.

Во взгляде д'Оливо — досада, раздражение. Куда он годится, этот Рибакки, если не в состоянии даже заставить себя слушаться?

Торопливо: — Нет, нет. Зачем же… Все, что мне было нужно, я уже посмотрел.