По памяти и с натуры - [44]
Я спрашиваю себя, что стало с этими росписями, когда все умерли и в доме поселились две дочери Стивы от разных матерей, разделив по суду этот дом пополам. Наверное, все хорошо забелили, смеясь над старой идиоткой.
Фиалка получила вызов из театра и уезжает. Наше пребывание в Ташкенте подошло к концу. Я жду вызова и готовлюсь к отъезду. На прощание в Союзе художников устроил выставку своих работ.
На всю жизнь полюбил Узбекистан и с грустью расставался с ним.
За эти годы, как мне кажется, я определился как художник с собственным видением, с собственной манерой выражения.
Поездка в колхоз
Ташкент сорок второго года. Ранним утром в составе агитбригады я выехал в поездку по колхозам области. В нашей бригаде артисты и корреспондент «Ташкентской правды». На мою долю портреты ударников.
В маленьком автобусе переехали русло высохшей горной реки, непроходимой и бурной в весенний паводок. За окном автобуса расстилалась до самых предгорий Чимгана розовая в лучах восходящего солнца пустыня.
Приехали в колхоз. Навстречу нам на велосипеде тучный председатель, за ним бежал босой счетовод в коротком халате, с туго набитым портфелем. После торжественно-подобострастной встречи зеленый чай с лепешками и изюмом. Потом отдыхали у арыка. Сопровождавший нас в поездке молодой узбек — на поясе в кобуре револьвер — рассказывает, как у себя в Ташкенте он «дает жизни» врагам народа. Под лучами горячего солнца в блаженном оцепенении боремся со сном.
После полудня в большой прохладной колхозной конторе меня ждут ударники. Красивая молодая узбечка с орденом и большими золотыми часами на руке сидит как вкопанная. Орден этот и золотые часы переходят к следующей колхознице, которую я начинаю рисовать, и так этот орден, как переходящее знамя, переходит от одной ударницы к другой.
Я рисую тщательно и похоже, один рисунок для себя, другой повторяю для колхоза. Вокруг, бросив работу, толпа колхозников. Они восторженно, с прищелкиванием языка сопровождают каждое движение моей руки, всюду слышится: «Отшейде, охшемейде, охшемаб- те». Я благодарно и подобострастно откликаюсь на знаки всеобщего одобрения. Совсем молодой татарчонок, секретарь колхозной конторы, мне говорит: «Знаете, что они говорят? — Не похоже и не будет похоже». Мне становится легко и весело, и я с увлечением работаю до вечера. Сохранились у меня рисунки этих молодых красивых колхозниц, и теперь я спрашиваю себя, что стало с ними, живы ли они, и помнят ли они это рисование, и хранят ли они рисунки, которые я им оставил?
Вечером концерт. Никогда не забуду я этого великолепного зрелища, наверное, такого теперь не увидишь. Густая южная темень. Во фруктовом саду от дерева к дереву протянут толстый стальной провод, к нему привязана кипа хлопка-сырца, пропитанная мазутом. Огромный язык пламени к звездам. Под деревьями тесным кругом сидят мужчины, за ними вторым рядом девушки и женщины с детьми, многие в парандже с откинутой чадрой. На ветвях мальчишки. Под звуки струнных инструментов плавно движется танцовщица. Подобное раньше могло быть только в ханском дворце. Трудно передать энтузиазм мужчин. Танцовщица грациозно уклоняется от некоторых слишком явных знаков восхищения. Музыка звучит громче, темп танца нарастает, от горящего в небе костра длинные фантастические тени, пламя озаряет лица. Мужчины развязывают свои пояса-платки и стелют их перед собой. Кружась, тонцовщица выбирает поклонника и медленно опускается, согнув колени, на его платок. Под смех толпы и крики восторга он пытается ее обнять.
9. Праздник в колхозе. 1945
После концерта мы все приглашены на той. Ночь. В саду у председателя колхоза среди фруктовых деревьев разложены по квадрату атласные одеяла и подушки. Посредине на проволоке качается керосиновая лампа, и тысячи ночных бабочек и насекомых ведут вокруг нее нескончаемый хоровод. Кроме нас, еще знатные гости из райкома. Вносят мешки с дынями, на каждый угол по мешку. Хозяин выбирает дыни. Сладость и аромат дынь, достойных гостей, трудно описать. Зеленый чай в пиале, как трубка мира, передается. соседу. Дастархан — это прелюдия: изюм, виноград, орехи. Хозяин и все узбеки изысканно любезны — все для гостей. Едят красиво и медленно. Приносят огромное блюдо плова. Золотой рис пирамидой, увенчан бараньей костью с мясом. Узбеки набирают плов в ладонь лодочкой, русским, мне и журналисту, смеясь, дали по длинной деревянной ложке. Появляются две девушки, в руках музыкальные инструменты. Они садятся посредине круга среди яств и, аккомпанируя себе, начинают петь. В небе круглая луна, и зрелище напоминает арабские сказки в постановке Большого театра. Появилась бутылка коньяка, пиршество затягивалось, и я пошел спать в автобус. В автобусе, кроме меня, спал шофер и совсем молодой парень, его помощник. Утром он уважительно сказал шоферу: «А вы, Иван Васильевич, после вчерашнего всю ночь сигналили».
Двор, залитый ослепительно белым солнцем, был совершенно пуст, никаких следов вчерашней роскоши, только в дальнем конце двора сгорбленная ведьма мыла посуду. Наши, ночевавшие в доме, все разбрелись. Председатель с утра уехал в район. Набрел на колхозную чайную, выпил целый чайник зеленого чая, никто на меня не обратил внимания.
