По одну сторону горизонта - [10]

Под радио-блюз, под вечера бриз

Мой парус меня несёт.

Нелепый вопрос: движения смысл.

Движение — это всё.

Когда поменять решу драндулет,

Не стану стесняться я.

Машины моей иной силуэт,

Как реинкарнация.

И катит вперед, за шарик земной

Цепляясь шипами шин,

Послушный ключу, мой дом заводной

Скворешник моей души.

Дорога —

Лучший в ночи философ.

Ворох пустых вопросов

Выкинет он в трубу.

Четыре

Белки в моих колёсах

Вновь по планете пёстрой

Катят мою судьбу.

Юлию Киму

Ах, Черсаныч, нету слов,

Только буквы на иврите!..

Да и те почти без гласных,

Все согласные, да-да.

Ах, Черсаныч, нету сил,

Как вы честно говорите,

Может даже и опасно,

Неожиданно — всегда.

Ах, Черсаныч, что за свет,

Что за гордость пассажирам

С вами плыть в одном трамвае,

Жить в одном календаре.

Ах, Черсаныч, что за бред

Нынче правит нашим миром…

И подлейшие событья

Происходят во дворе.

Ах, Черсаныч, дай вам бог,

Чтобы нам подольше греться.

Мы, конечно, эгоисты,

Понимаем, что к чему.

Ах, Черсаныч, что за прок

От ума, коль нету сердца?..

Но когда оно имеется,

Всё сразу по уму!

Ах, Черсаныч, дорогой,

Спят недремлюще и чутко

Под звездой шестиконечной

Ершалаима холмы.

Даль становится другой,

Коль полна печали шутка.

Горе выплакав беспечно,

Над судьбой смеёмся мы.

«Что явь, а что пьеса в чудесной стране…»

Рахели Каминкер, Володе Напарину

Что явь, а что пьеса в чудесной стране,

Где рядом с войной дискотека?..

Смешаться с толпою, прибиться к стене

И плакать над этой потехой.

Здесь так ненавязчива времени вязь

В бурлесках простых и набросках.

И разных столетий незыблема связь,

Как пейсы на тощих подростках.

Где жизнь, где театр, не знает никто.

Ведь дюны бледней декораций.

Базарная площадь, как цирк-шапито,

Всегда продолжает смеяться.

Здесь благословенна авоська в руке,

И жизнь разноцветна и пряна:

Пригоршня орехов, петрушки букет,

И глянцевый бок баклажана.

Торгует платками на рынке цветном

Старик с бородою из пакли.

Мы с ним говорим на глаголе родном

В одном гениальном спектакле!

Израиль трясёт сумасшедший январь,

Он пахнет весной откровенно.

А дома стоит бутафорский фонарь.

И жизнь освещает, как сцену.

На юбилей А. М. Городницкого

Справка:

В честь А. Городницкого названы горный перевал в Саянских горах и небольшая планета

Он классик жанра и наук акула.

Во взгляде — сила, в образе — скала.

Морская школа и мужская скула!..

Хотя, наверно, всё-таки скула.

Ему не Тани снятся и не Гали,

Хоть в мире нет поклонницам числа.

Одна беда: в далёком Сенегале

Не вхож в семью французского посла…

Быть можно и учёным, и поэтом,

Писать мудро и складно говорить.

Но имя перевалам и планетам

Немногие сумели подарить!

Достоинства пример и клад талантов,

Он может сочинить трактат и стих,

Он Предводитель Питерских Атлантов

И самый молодой из всех из них!..

Капитан

Нашему другу Иржи, капитану дальнего плавания

Мой чешский друг на Рейне служит капитаном.

Он водит баржи и торговые суда.

И в дальних плаваньях его по ближним странам

Не до романтики — работа и вода.

Мой чешский друг предпочитает морю сушу.

Камин, компанию и доброе вино.

Он, волк речной, про море песни любит слушать

И подпевать, слова коверкая смешно.

Мы за границей в первый раз. И всё нам диво.

Мы пьем «сангрию» и болтаем дребедень.

И распеваем про бушприты и приливы,

А он их видит на работе каждый день!

Дрова в камине до утра не остывают.

И от вина легка пустая голова…

Он тихо слушает и тихо подпевает.

И значит, мы поём хорошие слова.

Диме Киммерфельду

Ах, этот странный человек —

Всегдашняя загадка:

Кудрявый бес, недревний грек,

Плетущий песни гладко.

На фавна он похож чуть-чуть,

На Бахуса, на чёрта.

Хотя за многолетний путь

Немного сходство стёрто.

Он строит замки из руин

И из вселенских сказок,

И иудей, и бедуин,

И гарный хлопец сразу!

Он, отделяя не спеша

Слой суеты от сути,

Не отводя карандаша,

Историю рисует.

Нас по булыжным мостовым

Любого полушарья

Ведёт, и мы идём за ним.

И хлопаем ушами.

Ведёт, и мы идём за ним,

За песенкой волнами…

И старый Иерусалим

Смеётся всласть над нами!..

Лук

Памяти А. Л.

Ну как мне не плакать,

Ну как мне не плакать

От лука, в котором

Горьки потроха?..

Есть горькая мякоть,

Есть твёрдая мякоть,

А всё остальное,

Поверь, шелуха.

Проходит, приятель,

Период приятий,

Ненужных объятий,

Чужой суеты.

И время, зевая,

Обёртки срывает

И с раны, бывает,

Срывает бинты…

И видишь, как в лупу,

Теорию лука.

И хочется в руку

Зажать и беречь

Зерно золотое:

Рутинную скуку,

Незлую разлуку,

Негромкую речь.

Ну как мне не плакать

Ну как мне не плакать

Смятенье и слякоть

Под коркой стиха…

Есть горькая мякоть,

Есть твёрдая мякоть,

А всё остальное,

Поверь, шелуха.

Памяти Марка Фрейдкина

Он мудр и желчен, остёр и хмур.

И всё-таки он — велик.

И прост изысканный, mon amour,

Несносный его язык.

От нас останется с гулькин нос

Лирической чепухи.

Но узнаваем его прононс,

Больные его стихи…

Любитель дев и глотатель книг,

Патетике чужд вполне,

Залить умел он за воротник

И толк понимал в вине!..

Не принимая себя всерьёз,

Банальных чураясь фраз,

Он — на Парнасе теперь, где рос

Словарный его запас.

И честный автору гонорар

На мрамор положит мир:

Не болтунами воспетый дар,

А диск, что затёрт до дыр.

Он мне никто. Но горька печаль,

И мартовский чёрен наст.

Мне ни на минуту его не жаль.

Мне жаль обделённых нас.

«Суши — летняя собака…»