По метеоусловиям Таймыра - [34]

Ладов подумал, что ведь действительно может быть и так. Мелькнула мысль, не отказаться ли, обернув просьбу в шутку, но, взглянув на Солонецкого, понял, что тот догадается.

Догадается и никогда не простит.

– Пусть пишет, – сказал Ладов. – Тогда узнаем, кто у тебя такой щелкопёр…

Глава 3

Вездеход, мотаясь из стороны в сторону по разбитой, напоминающей скорее борозду, чем дорогу, лэповской трассе, наконец упёрся в обложенное топкими мхами озеро. С трудом распрямляя занемевшее тело, Ладов спрыгнул вниз…

– Всё? – спросил он, глядя на расстилающуюся впереди тундру. – Приехали?

Солонецкий вытащил рюкзаки, ружья, махнул водителю, и тот потянул рычаги. Чёрный дым очередью вылетел из выхлопной трубы, и вездеход попятился назад.

– Так теперь до посёлка и поедет? – спросил Ладов, провожая взглядом тягач.

– Пошире колея будет – развернётся. Бери рюкзак, нам ещё идти…

Ладов суетливо надел рюкзак.

Переломив ружье, вогнал в стволы патроны и нетерпеливо оглядел озеро.

Солонецкий снисходительно улыбнулся:

– Здесь пусто. Распугали. Ты-то не новичок у нас, а всё ещё веришь, что на севере рыба на берег сама выпрыгивает, утки тучами летают… – Он говорил на ходу, безошибочно выбирая путь среди болотных окон. – Было так, было. Когда только сюда высадились. А теперь всё разогнали… И перелёт уже закончился.

Скоро вышли к другому маленькому озеру, уже наполовину затянутому льдом.

День начинался неуверенно, похожий на многие осенние дни, когда небо спускается ниже и ниже и наконец превращается в завесу дождя или мокрого, лениво падающего снега.

Между двух чахлых ёлок наскоро соорудили скрадок и стали ждать.

Сначала в нетерпении, до боли вглядываясь в горизонт. Потом уже с сомнением, но ещё надеясь.

Наконец Солонецкий шумно поднялся, помахал руками, согреваясь.

– Нет фарта. – Прошёл по мокрому лишайнику к берегу. – Слышь, Саш, может, домой?

Ладов вздохнул.

– А может, ещё будут?

– Тогда пошли сами искать.

Миновали ещё два озерка и вышли на болото, уходящее к отрогам дальних гор, через которые каждую осень летели на юг птицы. Что манило их туда, к теплу, к солнцу, Солонецкий мог понять. Но вот что заставляло весной возвращаться и лететь ещё дальше на север, где ничего не было, где тундра с каждым километром становилась всё злее и холоднее и, наконец, упиралась в горы Путораны с их плоскими снежными вершинами, а, перевалив их, совсем уже серая и безжизненная, сползала в океан, этого он понять не мог. Да что птицы, он себя не мог понять. Ведь предлагали же ему хорошее место на юге…

А сколько знакомых и незнакомых ему людей, заработав и на квартиру, и на машину, уезжают, чтобы через полгода снова просить вызов и лететь в неуютный, необжитый край, который один только и оказывается впору: не тесен и не просторен. А потом сидеть на маленьких северных аэродромах в ожидании лётной погоды и, доканчивая с приятелями пиво, так и не довезённое домой с «материка», жаловаться: «Масштабы, брат, не те там, не те…» Но разъяснится небо, закачается «аннушка» под облаками, и сладко защемит сердце отпускника от знакомого пятнистого пейзажа, от грубоватого: «Что, нагулялся?»

Солонецкий считал, что в сущности человеческой заложен альтруизм. И здесь, на Севере, всё способствует тому, чтобы он проявился. Именно здесь условия жизни диктуют непреложность законов взаимопомощи, единожды вкусив которые человек не может без них дальше жить…

Выбрав холмик посреди необъятного болота, они натаскали веток, на которых и решили ждать уток. Так и отсидели на мокрых ветках до сумерек. Солонецкий убил двух вальдшнепов, Ладов совсем ничего. Он не скрывал своего огорчения, и Солонецкий предложил вернуться к озерку.

– Может, там фарт будет. Не возражаешь?

Ладов устало кивнул.

Взламывая сапогами звонкую корку вечернего льда, Солонецкий шёл впереди. Позади, тяжело дыша, плёлся Ладов. Солонецкий вспомнил, что целый день над ними висел козодой, а эту птицу он не любил и даже суеверно побаивался.

– Чепуха, – словно подслушав его мысли, сказал Ладов. – Перелёт кончился, какая охота… Но ты меня пойми, не мог я не сходить на охоту. И самому хотелось, и рассказывать по возвращении надо что-то…

– Служить бы рад – прислуживаться тошно, – вдруг вырвалось у Солонецкого.

Ладов помолчал, словно обдумывая эту фразу. Наконец с обидой произнёс:

– А ты изменился. Зазнался, что ли… Не стоит забывать, что вокруг тебя люди. И люди разные, с различными взглядами, причудами, пусть даже для тебя совершенно неприемлемыми…

– Я понимаю. – Солонецкий остановился. – Ты не обижайся, выскочило. Нервы сдают.

Ладов примирительно кивнул.

Теперь они шли молча, думая о своём, ставшие чужими друг другу, и каждому было нехорошо от этой разобщённости.

Вдруг Солонецкий остановился, и Ладов, уткнувшись в его спину, задел прикладом котелок.

Раздался близкий гусиный крик, удары тяжёлых крыльев по воде. Солонецкий упал, и Ладов увидел, как от болота отрывается белоснежный гусь. Вот так, подумал он, пытаясь удержать это мгновение, но тут грохнул выстрел, потом второй… Белая птица качнулась, начала снижаться. Стыдясь своей поспешности, Ладов поймал на мушку чёрную полоску между крыльями и спустил оба курка.