По маршруту 26-й - [2]

Кузовков доктору ничего не сказал. Наоборот, он подставил ухо ближе к губам шептавшего быстро Сабена. Оба они, и доктор и замполит, вдруг как-то виновато взглянули туда вверх, где был командир, и… Нет, они не засмеялись. Но лицо Кузовкина побагровело. Щеки его, полные и всегда с румянцем («здоровьем пышет», — говорят обычно про человека с такими щеками), сейчас будто налились, набухли багровостью. В глазах, еще минуту назад притуманенных, словно дымка, вставшая между лодкой и берегом, ложилась и на эти глаза, сейчас блеснула слеза: выдавил ее сдерживаемый, душивший капитан-лейтенанта смех. Губы надулись, оттопырились, и Кузовков схватил их ладонью — придавил. Свободной рукой он подтолкнул капитана-медика к люку. Тот не спустился вниз по трапу, но скользнул. Почти наступая на козырек сабеновской фуражки, скатился по вертикальному трапу и замполит. Внизу, в центральном посту, они разразились таким хохотом, что был он слышен и здесь, на ветровом мостике.

Потом командиру казалось, будто на лодке все наглотались смешинок. Он долго хмурился. Когда и боновые ворота миновали, и узкий пролив прошли, дали команду: «От мест отойти», — он все хмурился. А потом приказал вдруг: «Доктора на мостик».

— Капитана медицинской Сабена на мостик! — полетело по переговорным трубам.

Он появился из люка неторопливо, но с этакой деловой озабоченностью на лице. Обмахнул рукавами лацканы своей старенькой мешковатой тужурки (она ему служила рабочей, повседневной формой), руки по швам опустил, голову немного склонил — нельзя было здесь, под козырьком невысокого мостика, держать голову прямо, как положено по строевому уставу. Подняв глаза вверх, сказал голосом суховато-официальным:

— Явился капитан медицинской службы Сабен по вашему приказанию, товарищ командир.

Капитан третьего ранга спустился с рубки. Не на мостик, а на подножку.

— Что привезли, доктор?

Медик нагнул голову сильнее, взглянул из-под козырька, посмотрел деловитыми глазами на капитана третьего ранга, возвышающегося рядом на полфигуры, сказал:

— Доукомплектовка автономной аптечки. Свежего пенициллинчику, новокаин, спирт медицинский… Кроме того, кино: «Карнавальная ночь», «Чапаев», «Матрос с „Кометы“» и…

— Да нет, — оборвал его командир. — Не о том. Почему внизу хохочут? Аж здесь труба переговорная вибрирует. Что привезли?

Капитан заулыбался плутовато, потерял свою образцовую стойку «смирно», полез наверх.

Сигнальщик, возвышавшийся над рубкой из своей щели по пояс, обвел биноклем близкий берег (бинокль тут был совсем не нужен — каждое дерево еще и простым глазом можно было различить), посмотрел в море, на сторожевой корабль (о нем он уже докладывал) и, уставившись биноклем куда-то в облако (совсем туда незачем было смотреть), замер. Было ясно, что и он приготовился правым ухом слушать новый, привезенный доктором с берега анекдот.

II

Она стояла и смотрела на бухту. Как каждая жена подводника, она не могла равнодушным взглядом провожать уходившую от берега лодку. Даже если знала, что это корабль — не его.

Теперь было ясно: уходит он.

Ложка все удалялась. Рубка, похожая на длинную башенку старинного замка (как их рисуют на картинках), становилась все тоньше и будто бы еще выше. Видны были люди над рубкой. Сначала несколько, а потом — один. Он чернел неподвижным силуэтом — казалось, повернулся и смотрит сюда. Смотрит все, смотрит. Долго.

Вдруг она вздрогнула.

Лодка выбросила фонтаны: от бортов, сильно вздохнувших, разлетелись белые струи. Донесся гул, похожий на негромкий взрыв. Береговые скалы ответили четким эхом.

Лодка начала погружаться. Ее кормовая и носовая надстройки будто бы меркли: уже становились и короче. Совсем их скрыла вода. Башенка стала укорачиваться. А он все стоял.

У нее заколотило сердце, и она прижал его сильно руками. Она чувствовала его, сердце свое, под ласковым шелком сорочки, под грудью мягкой, совсем недавно ставшей грудью матери; она не отпускала его, сердце, рвавшееся пугливыми частыми толчками.

«Как же он стоит?»

Это был не он. Это, конечно, выхлопная труба, про которую в разговорах они упоминали. Труба — как силуэт человека. А люди уже сейчас все внизу. Они закрылись. И он вместе с ними, один из них, ее друг, ее постоянное, негаснущее беспокойство, ее муж!

Лодка исчезла… Рассказывают, что это называется дифферентовкой. Перед тем как куда-нибудь уйти, подводный корабль еще вот тут, в своей бухте, будто бы прощается, купается. Нырнет. Совсем скроется с башенкой. Потом башенку покажет, кормой вынырнет. Или вдруг нос из-под воды торчит. И опять все скроется… Выверяют центр тяжести, способность корабля держать курс под водой по строгим горизонталям.

Но казалось ей, что сегодня звук был совсем не таким. Будто бы действительно — взрыв и фонтаны очень большие. И может быть, все-таки кто-то стоял? Стоял на этой башенке, а башенка все уходила вниз, тонула.

Ее долго нет сегодня, лодки. Шло время. Это секунды ли шли? Или минуты? Шло время. Долгое. Долгое-долгое. Ничего не было видно. Она слышала, как колко в недобром предчувствии бьется, торопится сердце. И прижимала его.

Показалась. Сначала — будто голова человека. Вынырнул человек, осматривается. Это — та самая труба для выхлопа газов, когда, как они говорят, лодка идет «под РДП». РДП — это устройство, через которое, не появляясь на поверхности, лодка может дышать.