По любви - [78]
Он сделал несколько снимков на фотокамеру и оглядел поле, прикрывшись от солнца рукой, пытаясь отыскать дорогу или тропку в ближайшую деревню. Деревня была там, под горочкой, с крышами построенных и строящихся коттеджей, с оттиснутыми этим безудержным новоделом, прячущимися в зелени поспевающих садов и покосившимися от времени избами деревенских жителей.
У кого бы спросить про Зараз? Может, кто расскажет о каких-то любопытных фактах… Назаров шёл обнаруженной неподалёку тропинкой через цветущее душистое поле вниз, поглаживая раскинутыми руками сытные высокие травы, и радовался, что ещё есть в Подмосковье земля, которая не пустует и кем-то обрабатывается.
Перед крайней избой с заплесневевшим и разваливающимся забором из штакетника, снесённым на углу то ли неуклюжими тракторными боронами, то ли пьяным лихачом, он встретил старушку, согнувшуюся под тяжестью полного ведра.
– Здравствуйте, бабушка!
– Здравствуй, сынок! Заходи-заходи. Что? Потерялся?
– Да я вот… Зараз ищу. Не подскажете? Есть у вас такой? Я журналист. Статью буду писать про него.
Старушка посадила гостя за стол. Поставила перед ним железную эмалированную миску с крупной душистой клубникой.
– Кушай, сынок. Угощайся. Были тут до тебя писаки. И с камерами тоже приезжали. Расспрашивали наших местных. А я-то про Зараз тебе что знаю – расскажу.
Она закончила с делами и стала рассказывать:
– Ну слушай. Значит, звать меня Вера Ивановна… Родилась я перед самой войной…
– Алексей, – представился он и перебил: – Вера Ивановна, а можно сразу про Зараз?
Забеспокоился, что её рассказ будет долгим и обстоятельным и отнимет много времени.
– Ты не волнуйся. Дойдёт и до Зараза разговор. Слушай. Не перебивай. Я всё как надо расскажу.
Настроившуюся на детальный рассказ собеседницу он больше не останавливал. Записывал её монолог на диктофон.
– Родилась, значит, я перед самой войной. В войну голодно у нас было. Много детишек и взрослых поумерло. Кто с простуды. Кто с голоду. Кого фашисты расстреляли. Жили в погребах. От немцев прятались. А они наши дома заняли. Я вот выжила. И слава богу. В первый раз в детстве и услыхала про этот Зараз. Мне лет восемь или девять тогда было. Жил у нас в деревне дед, Данила, который разные истории собирал да рассказывал. Здоровенный был дед, строитель знатный, на топор леповатый. Мог из липы одним энтим топориком нам, детворе, из кругленьких брёвешек игрушки – куколок, грабельки, лопатки – вырезать. Мастер. И на душу мягкий. Так вот, дед Данила так умел прибаутку или историю завернуть, что мы уши развешивали и со смеху по земле катались. Вот до чего его юмор доводил. И взрослые тоже. Те даже больше нашего. Мы, ребятишки, собирались у него около дома и просили что-нибудь рассказать. Он не только веселушки баял. Ещё были памяти. Так вот, он выдал как-то раз, что дед его по секрету сказывал, будто в тыща восемьсот двенадцатом годе, во время Отечественной войны, французы, когда из Москвы бегли, хотели закопать в нашем Заразе награбленное золото. Спустили в энтот овраг целый обоз. Нашли в склоне большую пещеру. Стали прятать туда золото. За ними один мальчонка деревенский подглядывал. И побежал в деревню рассказывать. Мужики собрали отряд с вилами. Хотели французов в плен взять. Пришли на другой день наутро – ни телег, ни лошадей, ни людей, ни пещеры. Только ма-а-аленькая расщелинка в том месте. Всё чисто. Ночью снегопад сильный был. Никаких следов. Решили, что прятать клад французы передумали. Мальчишку за уши оттрепали. Так и не нашли ничего. Потом лет тридцать назад в енто место в Заразе гробокопатели обыдёнкой наезжали. Водили своими пикалками. Ничего не нашли. Была ещё одна история, про которую дед Данила нам чесал. Году в шестидесятом позапрошлого веку барин с барыней по полю ехали около Зараза в сильный дождь. И прямо в поле на дороге провалились. Вместе с возничим и лошадьми. После этого случая там осталась огромная яма, залитая водой. В народе эту яму Пропастной назвали. У нас к ней народ ходить не любит. А вот новые русские стали туда мусор свозить. Из самосвалов валят. Засыпают всякой гадостью. Почти всю уже засыпали. Предупредить хочу тебя. Не лазил бы, Алёша, ты туда, не ходил к ней… Подходишь к этой яме, и душа сыпется… Учёные как-то приезжали. Бурили там. Говорили, мол, под этой ямой огромное подземное озеро. Жуть.
Алексей на это улыбался:
– Да я только гляну… Пару-тройку фотографий сделаю. И всё.
Он попрощался с гостеприимной рассказчицей. И, уходя, поправил секцию забора, подняв и подперев её с двух сторон ещё не сгнившими досками с угла, и подбил доски камнем с дороги. А сам камень положил здесь же.
Назаров шёл к Заразу мимо Пропастной ямы. И ему почему-то вспомнилось начало фильма режиссёра Андрея Тарковского «Зеркало». Когда человек идёт по полю и спрашивает про деревню Томшино. Это же ведь где-то совсем рядом. Пропастную яму он обошёл стороной. На мусор смотреть было неинтересно. Но провалившиеся вместе с конской повозкой люди будили воображение. Тревожные, загадочные мысли одолевали его. С одной стороны, нужно было быстренько сфотографировать эти места и, насочинив по дороге в редакцию чего-нибудь пожутче, срочно отослать статью и фотки. Однако взяться за дело что-то мешало. Была в голове какая-то преграда, похожая на страх или лёгкое сомнение.
Две девушки-провинциалки «слегка за тридцать» пытаются покорить Москву. Вера мечтает стать актрисой, а Катя — писательницей. Но столица открывается для подруг совсем не радужной. Нехватка денег, неудачные романы, сложности с работой. Но кто знает, может быть, все испытания даются нам неспроста? В этой книге вы не найдете счастливых розовых историй, построенных по приторным шаблонам. Роман очень автобиографичен и буквально списан автором у жизни. Книга понравится тем, кто любит детальность, ценит прозу жизни, как она есть, без прикрас, и задумывается над тем, чем он хочет заниматься на самом деле. Содержит нецензурную брань.
Читателя, знакомого с прозой Ильи Крупника начала 60-х годов — времени его дебюта, — ждет немалое удивление, столь разительно несхожа его прежняя жестко реалистическая манера с нынешней. Но хотя мир сегодняшнего И. Крупника можно назвать странным, ирреальным, фантастическим, он все равно остается миром современным, узнаваемым, пронизанным болью за человека, любовью и уважением к его духовному существованию, к творческому началу в будничной жизни самых обыкновенных людей.
Есть люди, которые расстаются с детством навсегда: однажды вдруг становятся серьезными-важными, перестают верить в чудеса и сказки. А есть такие, как Тимоте де Фомбель: они умеют возвращаться из обыденности в Нарнию, Швамбранию и Нетландию собственного детства. Первых и вторых объединяет одно: ни те, ни другие не могут вспомнить, когда они свою личную волшебную страну покинули. Новая автобиографическая книга французского писателя насыщена образами, мелодиями и запахами – да-да, запахами: загородного домика, летнего сада, старины – их все почти физически ощущаешь при чтении.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!