По любви - [23]

– Я фотограф. Мне нужен натура. Матка. Ты снимай рубашка. Давай голый грудь. Кормить младенец. Мадонна. Я буду делать фото. Если нет – пук! Граната! Взрывать твой изба!

Фотограф уже готовился расчехлить свою аппаратуру, предвкушая картину обнажающейся перед ним русской бабы, как вдруг Верка вскочила из-за стола, схватила его за шиворот и поволокла из избы.

Марья кричала ей вслед. Просила остановиться. Но где там! В сенях Верка прихватила коромысло. Огрела по спине. Дитер бежал по деревне под хохот немцев. Гнала его прямо к штабу. На крыльце их уже встречал обер-лейтенант.

– Господин Ганс! Этот сверчок тётю Машу раздеваться заставлял. Что ж это такое? Корову увели. Малыш голодный. А тут этот! Гранатой, говорит, вас взорву!

Ганс приказал фотографу подойти. Тот встал перед командиром по струнке. Несколько коротких фраз. И удар в морду. Дитер упал. Быстро вскочил. И побежал прочь.

– Не бойтесь, Вера. Он больше к вам не подойдёт.

* * *

Ещё через несколько дней фашистов прибыло. И всех крестьян выселили из изб. Марье с ребятами пришлось перебраться в погреб. На полу развели костёр. Сидели в дыму. Согревались, как могли. Все продукты забрали немцы. Заболел Борька. Стал кашлять. Всё время плакал. Марья, стиснув зубы, проклинала себя. Дал Господь большую грудь. Да пропало молоко. И какая она мать, с сиськами без молока? Три дня Борька проплакал. Был в жару. Марья прикладывала ему влажную тряпочку к лобику. Пела. На четвёртый день под утро затих.

С Веркой обрядили его в новый вязаный костюмчик. Завернули тельце в тряпицу. Понесли к коменданту. Валька по заданию мамки побежала на Красную горку. Разгребать снег. Колоть землю. На кладбище хоронить нельзя. Мины.

В деревне был уже другой командир. Майор. Тот грязных и вонючих крестьян к себе не допускал. Просьбы рассматривал через переводчика. Похоронить Борьку разрешили.

* * *

Марья сидела у разрытой Валькиными руками маленькой могилки и всё никак не решалась опустить туда сынка. Развернули его, чтобы поглядеть в последний раз. Боренька лежал как ангел. Тихий. Крошечный. Родненький.

Верка тронула Марью за плечо.

– Давай я всё сделаю. Отойди пока.

Взяла Борьку. Закутала. Положила тихонько. Перекрестилась. Бросила земельки. Закапывали вдвоём с Валькой. Марья качалась сбоку.

Когда шли с Красной горки в деревню, Валька поотстал. Когда увидел, что на него не смотрят, остановился. И, закрыв ручонками лицо, заплакал. Не оборачивались бабы. Всё понимали.

* * *

Колодкин под видом «своего» ходил разнюхивать округу. За рекой в балке обнаружил советскую пушку. Побегал вокруг неё. Зенитная пушка. Снаряды в ящиках. Видать, русские так отступали, что не до пушки им было. Ноги бы унести. Довольный побежал в штаб. Докладывать. Может, наградят. Дали пятерых солдат и лошадь с санями. Подъехали. Немцы стояли на краю балки. Оглядывали пушку издалека. Кивали. Хорошее орудие. Колёса наполовину в снегу. Ящики. Повозиться придётся.

А он подскочил. Замахал руками.

– Давайте грузить! Теряем время!

Стал пушку раскачивать. Раздался взрыв. Лошадь вернулась по следу домой одна. После войны деревенские мальчишки долго плевали в эту воронку.

* * *

Сидели в погребе. Под утро совсем замёрзли. Валька зашевелился. Услыхал стрельбу. Приближающийся рёв моторов. Марья, протирая глаза, спросонья схватилась за лесенку, не сообразив, то ли лезть наверх, то ли отсиживаться. Верки уже не было. Раньше всех куда-то умотала.

– Валь, наши, что ль?

– Стреляют. Значит, наши…

Неожиданно дверь погреба распахнулась, и они увидели, как к ним нагибается, приглядываясь, красивый усач в ушанке со звездой.

– Живые есть? Выходьте, свои!

Помог им выбраться. По улице шла пехота. За околицей двигались строем наши танки.

– Вы с Москвы, ребятки? – Марья плакала и улыбалась. – Не прошли, значит, гады, в Москву…

– И не пройдут, хозяйка! Мы их теперь до самого Берлина гнать будем!

Прибежала Верка. Несла что-то в руках. Оказалось, сумку с фотографиями.

– Эх, не успела я фашистика поймать! Чуть ли не вперёд всех убежал, сволочь. Они Егорку нашего в проруби утопили. А этот фотографировал…

– Ох, Господи… – ахнула Марья. – Ему-то за что такое наказанье…

* * *

В начале мая колхозники вновь приступили к работам. После разминирования саперами окрестных полей собирали убитых. Первым делом наших солдатиков. Ходили по двое. Марье в подмогу была Верка. Сносили погибших к телеге. Укладывали друг на друга. Старик Широков отвозил их к глубокой братской могиле на горе. Ребятишки сколотили из досок памятник. Валька выпросил у проезжих танкистов на станции полбанки красной краски. Покрасил на памятнике звезду.

Фашистов хоронили в стороне, в овраге. Друг за дружкой засыпали свозимые трупы липкой жирной землёй.

Фотографа нашли с краю поля в лесочке, на том берегу Москвы-реки. Лежал на спине. Глаз и носа не было. Сбоку валялся фотоаппарат. Верка присела на корточки. Утёрла пот со лба. Поглядела снизу вверх на Марью.

– Я только достану плёнку.

Поковырялась. Кое-как вынула кассету. Повертела в руках. Хотела было сунуть к себе в карман телогрейки, но вдруг остановилась.

– Нет уж. Это твоё…

И запихнула кассету в карман прокисшей шинелишки фотографа.