По. Лавкрафт. Кинг. Четыре лекции о литературе ужасов - [31]

Шрифт
Интервал

(«Кристина», «Грузовики», «Грузовик дяди Отто», «Миля 81», «Почти как „бьюик“»), техника («Давилка», «Газонокосильщик»), игрушки («Поле боя», «Клацающие зубы», «Обезьяна»). Здесь жуткое (в его фрейдистской интерпретации) умножается на промышленный масштаб и апокалиптический характер подобной катастрофы, подразумевающей, что даже столетия технического прогресса не приблизили человека к вожделенному статусу властелина вселенной; напротив – окружив себя удобными предметами, незаменимыми безмолвными помощниками, человек сделал себя еще более беспомощным и уязвимым перед лицом недружелюбного мира[152]. Эта же мысль прослеживается в текстах, в которых предметы не оживают, но все равно представляют потенциальную опасность и служат проводником чужой воли, чаще всего злой («Мобильник», «Карниз», «Всемогущий текст-процессор», «„Кадиллак“ Долана», «Гвенди и ее шкатулка»).

В художественной вселенной Стивена Кинга зло далеко не всегда имеет исключительно мистическую, потустороннюю природу. Поскольку в жанровом отношении писатель так же всеяден, как и в тематическом, в пространной его библиографии есть и детективные истории (три романа о Билле Ходжесе), и психологические триллеры («Дорожные работы», «Долорес Клейборн», «Мизери»), и научно-фантастические романы («Долгая прогулка», «Бегущий человек»), лишенные сверхъестественного компонента (по крайней мере, доминирующего), что не делает их менее жуткими и захватывающими.

Иногда мистика в его произведениях вообще кажется вторичной, декоративной, вписанной в тексты по инерции, в соответствии с репутацией самого автора, тогда как весь ужас сосредоточен в каком-то очень обыденном, посюстороннем явлении. Например, в романе «Куджо» маленького Теда по ночам посещает таинственный монстр из шкафа, однако рассказ о его визитах – лишь прелюдия к основной, вполне реалистичной и оттого по-настоящему душераздирающей драме. Само видение из шкафа прописано нечетко, размыто – иногда оно антропоморфно и тогда напоминает призрак местного маньяка Фрэнка Додда, который после смерти стал персонажем локального фольклора, хотя в его истории не было ничего мистического[153]. В другие моменты монстр похож на дикого зверя, и тогда его появление символически анонсирует центральную коллизию и трагическую развязку всего романа, жанровая природа которого сочетает в себе черты психологического триллера и семейной драмы, оставляя мистическим элементам второстепенную роль.

Отсутствие у сверхъестественного зла фиксировано доминирующего места в художественной вселенной Кинга иногда приводит к сомнению в объективности его существования. Так, в романе «Сияние» – возможно, лучшем произведении Кинга – необъяснимые и жуткие явления (привидение из номера 217, демонический «хозяин» отеля и его гротескные вечеринки с призраками гостей, зловещие трансформации ландшафтных фигур и другие кошмары отеля «Оверлук») делают повествование завораживающим и придают ему атмосферность и остроту. Однако они не могут вытеснить из сознания читателя тот факт, что основной источник зла в романе, генерирующий темную энергию и создающий смертельную угрозу для всех персонажей – это искалеченная детскими травмами, алкоголизмом, профессиональными и творческими неудачами душа Джека Торранса, который и превращается в самого страшного демона «Оверлука» (эту мысль автор подчеркивает вынесенной в эпиграф провербиальной фразой Гойи, послужившей названием одного из его офортов цикла «Капричос»: «Сон разума рождает чудовищ»).

Потенциальная возможность двоякой трактовки (предполагающей наличие мистического начала или, напротив, отрицающей его значение) характерна для многих произведений Кинга. В рассказе «Девочка, которая любила Томаса Гордона» мифическое существо, преследующее заблудившуюся в лесу Тришу, для постороннего глаза выглядит как медведь, хотя самой героине является в более жутком обличье. «Существо остановилось перед ней. Глаз не было, только два круга, заполненные копошащимися насекомыми, личинками, червями. Они гудели, извивались, толкались, чтобы попасть в каналы, уходящие в мозг. Открылась пасть, и Триша увидела, что в горле полным-полно ос, налитых ядом, которые ползали по пережеванным щепкам и кишке олененка, которая служила существу языком»[154]. Однако автор рассказа предоставляет самому читателю делать выводы о природе пережитого девочкой опыта: была ли это встреча со сверхъестественным, или перенесенные лишения и болезнь вызвали у девочки ужасающие галлюцинации.

Появление случайного свидетеля этого противостояния не приближает читателя к однозначному ответу: «В тот же самый момент она увидела, что существо-медведь стало обычным медведем с огромными, остекленевшими глазами, в которых застыло изумление. А может, он и всегда был обычным медведем. Да только в глубине души Триша знала, что это не так… Тревис Херрик не знал, что именно он видел. В те несколько секунд, которые девочка и медведь провели, застыв, как памятники, глядя друг на друга, у него сложилось ощущение, что это вовсе и не медведь, но об этом Тревис Херрик никому не сказал. Люди знали, что он не прочь выпить, они могли подумать, что он рехнулся». В рассказе «Игра Джералда» на долю героини выпадает схожий опыт, только в замкнутом пространстве: оказавшись в беспомощном состоянии, прикованная к кровати, Джесси переживает череду галлюцинаторных эпизодов, часть которых в итоге оказывается отражением реального опыта, но соотношение реального и воображаемого в этом опыте автор не уточняет.


Еще от автора Оксана Васильевна Разумовская
Уильям Шекспир. Человек на фоне культуры и литературы

Каково это – быть Шекспиром? Жить в елизаветинской Англии на закате эпохи; сочинять «по наитию», не заботясь о славе; играючи заводить друзей, соперников, покровителей, поклонников, а между делом создавать величайшие тексты в мировой литературе. Об этом и других аспектах жизни и творчества самого известного – и самого загадочного драматурга пишет в своей книге О. В. Разумовская, специалист по английской литературе, автор многочисленных исследований, посвященных Шекспиру. Не вгоняя своих читателей в тоску излишне академическими изысканиями, она предлагает свежий и полный любопытных деталей обзор эпохи, породившей величайшего гения. Последовательно воссоздавая детали творческого и жизненного пути Шекспира в культуре и литературе, этот курс лекций позволяет даже неподготовленному читателю составить о Шекспире представление не только как о сочинителе, но и как о личности, сформировавшейся под воздействием уникальной эпохи – английского Ренессанса.


Рекомендуем почитать
Как читать художественную литературу как профессор. Проницательное руководство по чтению между строк

Обновленное и дополненное издание бестселлера, написанного авторитетным профессором Мичиганского университета, – живое и увлекательное введение в мир литературы с его символикой, темами и контекстами – дает ключ к более глубокому пониманию художественных произведений и позволяет сделать повседневное чтение более полезным и приятным. «Одно из центральных положений моей книги состоит в том, что существует некая всеобщая система образности, что сила образов и символов заключается в повторениях и переосмыслениях.


Лингвистические особенности американского военного сленга и способы его перевода на русский язык

Монография, посвященная специфическому и малоизученному пласту американской неформальной лексики, – сленгу военнослужащих армии США. Написанная простым и понятным языком, работа может быть интересна не только лингвистам и военным, но и простым читателям.


Хомский без церемоний

Ноам Хомский, по мнению газеты Нью-Йорк Таймс, самый значимый интеллектуал из ныне живущих. В России он тоже популярный автор, один из властителей дум. Боб Блэк в этой книге рассматривает Хомского как лингвиста, который многим представляется светилом, и как общественного деятеля, которого многие считают анархистом. Пришла пора разобраться в научной работе и идеях Хомского, если мы хотим считаться его единомышленниками. И нужно быть готовыми ко всесторонней оценке его наследия – без церемоний.


Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века

Институт литературы в России начал складываться в царствование Елизаветы Петровны (1741–1761). Его становление было тесно связано с практиками придворного патронажа – расцвет словесности считался важным признаком процветающего монархического государства. Развивая работы литературоведов, изучавших связи русской словесности XVIII века и государственности, К. Осповат ставит теоретический вопрос о взаимодействии между поэтикой и политикой, между литературной формой, писательской деятельностью и абсолютистской моделью общества.


Как начинался язык. История величайшего изобретения

«Как начинался язык» предлагает читателю оригинальную, развернутую историю языка как человеческого изобретения — от возникновения нашего вида до появления более 7000 современных языков. Автор оспаривает популярную теорию Ноама Хомского о врожденном языковом инстинкте у представителей нашего вида. По мнению Эверетта, исторически речь развивалась постепенно в процессе коммуникации. Книга рассказывает о языке с позиции междисциплинарного подхода, с одной стороны, уделяя большое внимание взаимовлиянию языка и культуры, а с другой — особенностям мозга, позволившим человеку заговорить. Хотя охотники за окаменелостями и лингвисты приблизили нас к пониманию, как появился язык, открытия Эверетта перевернули современный лингвистический мир, прогремев далеко за пределами академических кругов.


Сценарии перемен. Уваровская награда и эволюция русской драматургии в эпоху Александра II

В 1856 году известный археолог и историк Алексей Сергеевич Уваров обратился к членам Академии наук с необычным предложением: он хотел почтить память своего недавно скончавшегося отца, бывшего министра народного просвещения С. С. Уварова, учредив специальную премию, которая должна была ежегодно вручаться от имени Академии за лучшую пьесу и за лучшее исследование по истории. Немалые средства, полагавшиеся победителям, Уваров обещал выделять сам. Академики с благодарностью приняли предложение мецената и учредили первую в России литературную премию.