По дуге большого круга - [131]

Большой-то уже — тю-тю — не осталось почти в океане. Повычерпали морского окуня, треску. Палтус — рыба хитрая, едва начинаешь брать ее, как вдруг косяки исчезают, уходят от промыслового пресса. Вот он и выжил, палтус, время от времени и набредают на него рыбаки.

Про селедку я уж не говорю. Когда в трал вместе с тем же серебристым хеком — я зову его «многострадальным», никак его не можем прикончить, водится он таки в Атлантике — попадается пяток селедок, моряки в драку бросаются за ними, бережно выхватывают, аккуратно солят, а затем съедают как необыкновенное лакомство. И это в тех местах, где селедка на моей памяти шла такими косяками, что поверхность океана будто кипела…

Когда в океане изрядно поубавилось трески и окуня, нарушилось биологическое равновесие. Сильно размножилась мойва, небольшая, но вкусная и жирная во время нереста рыбешка, она служила кормом для крупной промысловой рыбы. Тогда рыбаки стали брать мойву… А что делать? Норвежцы пригоняли в Северо-Западную Атлантику плавучие фабрики и готовили из мойвы рыбную муку. Японцы научились делать из этой рыбы необычный деликатес. Мы готовили ее в замороженном виде, делали пресервы — на что-либо иное у наших технологов воображения пока не хватало…

Огромный промысловый флот требовал освоения новых рыбных пород, иных районов добычи. Поисковики разбежались по всей Атлантике, от Гренландии до Антарктиды. Хватали мелкого рачка-паучка, так называемый «криль», и делали из него пасту «Океан». Ладили снасти на кальмаров. Кошельковыми неводами загоняли ставриду и скумбрию в Центральной Атлантике. Уже примеривались и к летучим рыбкам, экспедиционные суда лежали в дрейфе и подсчитывали, сколько рыбок и через какое время выпрыгнет из океана.

А тут ряд прибрежных государств установил двухсотмильную рыболовную зону, закрылись традиционные районы промысла…

Встал вопрос об организации промысла в открытой части океана на глубинах свыше тысячи метров. А это не такое простое дело, хотя японцы и подсчитали, что можно здесь вылавливать более ста миллионов тонн рыбы в год. Сами они опускают трал на большие глубины уже давно, дальновидные промысловики эти японцы…

Запестрели в сводках новые имена обитателей океана. Тупорылый макроус, лимонный окунь, гладкоголов, макрелещука, бротул, антимора, солнечник и бельдюга. Но их тоже надо было отыскать, подсчитать контрольными тралениями запасы, составить промысловые карты, определить рельеф дна, а затем звать на добычу безработные траулеры.

Этим мы и занимались, когда пришло известие о том, что наш товарищ попал в беду. Мы поспешили на помощь.

Когда подошли к «Лебедю», он довольно прилично наглотался морской водички, погрузился едва ли не под самую главную палубу, с креном на левый борт.

Мой старпом вызвал по «Кораблю» пострадавшее судно. Мы уже знали, что на «Лебеде» отказал последний вспомогательный двигатель и радист работает на аварийном питании.

— Позовите вашего капитана к трубке, «Рязань», — услыхал из динамика знакомый голос. Но обладателя голоса узнал не сразу.

Я взял у старпома трубку, прижал пальцами рычаг.

— Капитан «Рязани» слушает. Мы готовы оказать вам любую помощь. Что с вами стряслось? Прием.

— Здравствуй, Волков, — сказал прежний голос, и тут я узнал Рябова. Как же это я забыл рассказ Женьки Федорова!

— Здравствуй, Рябов, — ответил я, и наступило молчание.

Первым нарушил его Рябов.

— Снова приходишь мне на помощь… Любишь небось помогать другим.

— Ты это о чем?

Рябов не ответил.

— Хочу подойди ближе и подать к вам на борт шланги, попробуем качать воду из машины. Мы и пластырь заранее изготовили. Вместе заведем…

— У нас уже два их стоит. А вода все поступает. Ладно, попробуй подойти.

Я услыхал короткий смешок.

— Смотри только, подходи осторожнее, вдруг тонуть начну и тебя утащу на дно… Шучу, капитан… Мы примем шланги. Авось и сработают. Да, Волков… Здесь Станислав Решевский. Хочешь с ним поговорить?

— Потом, Рябов. Будет еще время.

Я знал, что Решевский слышит меня в рубке, и добавил:

— Привет тебе, Стас…

Потом началась чертова работа. Мы подошли к «Лебедю» вплотную, подали шланги и врубили на полную мощь насосы. На пострадавшем судне пытались откачивать воду вручную, свободных людей было много. Мои механики наладили мотопомпу, и ее усилия сложились с общими попытками освободить брюхо «Лебедя» от проклятой, влекущей его на гибель воды.

Мой лихой боцман Радаман перебрался на борт раненого траулера с огромным пластырем, прихватив четырех бравых матросов из команды добытчиков. Они подвели пластырь так, чтоб он перекрыл те два, которые уже стояли на теле «Лебедя», и одновременно сместился еще ниже, к днищу. После рассказа Рябова о причинах катастрофы я подумал, что «язык» айсберга изрядно диранул и по днищу судна.

И оседание «Лебедя» в океанскую пучину прекратилось.

Постепенно стал понижаться уровень воды в затопленных помещениях траулера. Я понимал, что в одиночку мне не спасти «Лебедь». С такой дырой в борту траулер не может следовать за мной на буксире. Но сюда шли «Крымские горы». Если плавбаза возьмет вместе со мной траулер в клещи, мы сообща осушим его, а там и придумаем вместе, как заделать надежнее пробоину и потихоньку-полегоньку, если к тому же позволит погода, дотащить «Лебедь» до ближайшего порта-убежища.