Поттер невесело хмыкнул, отворачиваясь.
— Не считая того, что мы ввязываемся, сами не зная толком, во что? — уточнил он.
— Как всегда, — пожал плечами Драко.
— И того, что за это нас размажут по стенам, если вдруг наружу выплывет, чем мы там втихую занимаемся, за барьерами своими?
— Да тоже, в общем, ничего нового в такой перспективе не вижу…
— Драко, я просто… не хочу, — почти беззвучно прошептал Гарри, опуская голову. — Почему мы? Почему снова — мы? Сколько можно?
Малфой долго молчал, спрашивая себя, как же он сразу не понял, что хлещущие от Поттера в последние дни волны отрицания и усталости — это всего лишь давящее на него изнутри осознание и степень его тяжести на плечах. Никто из них, ни один, действительно, до конца не отдавал себе отчет в том, что именно они затевают и чем им придется платить за возможность выживать — дальше.
А Поттер, похоже, отдавал. Он — не мы, вдруг понял Драко, глядя в затуманенные глаза. Он выглядит так, будто увидел — до конца, во всех беспощадных деталях — все, что они собираются взвалить на себя. И впервые пришла странная мысль — интересно, а Дамблдору так же было страшно возрождать Орден Феникса, принимая роль его главы?
Драко медленно наклонился чуть ближе и коснулся губами пылающей щеки.
— Потому что мы справимся, Гарри, — шепнул он, обнимая — и чувствуя ответное объятие. — Наверняка.
Поттер как-то странно выдохнул и запрокинул голову, глядя в потолок, позволяя целовать себя.
— Я не хочу… — с мучительным упорством отчаянно повторил он, закрывая глаза, почти зажмуриваясь. — Драко, я… Мне страшно.
— Мы справимся, — пообещал Малфой. — Вот увидишь…
Гарри всхлипнул, а потом уткнулся носом в пахнущее теплом и домом плечо, вцепившись в узкую спину, и Драко подумал, что готов стоять так вечно, не размыкая объятий, чувствуя его — настоящего, открытого и уязвимого, потерявшегося в пугающем неизбежном будущем, растерянного, смятого, доверчиво льнущего к нему.
И девочкам вовсе не обязательно видеть его таким. Всему свое время.
* * *
Солнце палило так, будто вознамерилось наверстать упущенное за все долгие дни непогоды, терзавшей Хогвартс. Яркий свет заливал холмы, раскрашивая в безумно пронзительные оттенки каждую травинку, каждое облако.
Гарри стоял, заложив руки в карманы, и смотрел на безмятежную гладь озера. Тело предательски нежилось под теплом летнего полдня, лучи, казалось, проникали прямо сквозь кожу, будоража кровь, отогревая его — всего, словно бы изнутри. Едва заметный ветерок касался разгоряченных щек, и отчаянно хотелось закрыть глаза, провалившись в воспоминания, в самого себя, в смеющийся голос Малфоя — здесь же, у кромки школьного озера, чуть больше года назад. Всего год назад. Целый год.
Вздохнув, Гарри медленно двинулся вперед — к воде. Страх лишает сил, повторял он себе. Страх сковывает, оглушает, слепит, страх ведет тебя за собой — туда, куда нужно ему, вынуждая забыть избранный путь. Посмотри в лицо страху. Убедись, что ему не под силу владеть тобой.
А, возможно — что ты видел вещи похуже, чтобы продолжать избегать страха сейчас.
— Здравствуй, — негромко сказал Гарри, подходя к расстеленной на берегу мантии.
— Привет, — бесцветно откликнулась сидящая на ней Гермиона.
Гарри не отводил глаз от слепящего летнего солнца, и девушка тоже смотрела куда-то вдаль, покусывая травинку, почти такая же, как всегда — он впитывал ее спокойную, отчетливую сосредоточенность, и усталость, и полубессвязные пучки мыслей, и отрешенную, какую-то тихую задумчивость… И опустошение. В ней не было ничего — никаких эмоций по поводу стоящего рядом бывшего друга, с которым ее что-то когда-то связывало. Слишком давно.
— Ты хорошо выглядишь, — заметил Гарри, опускаясь рядом, и, не удержавшись, протянул руку — заправить за ухо выбившуюся из прически прядь вьющихся волос.
Пальцы свободно прошли сквозь прядку, наткнувшись на шершавую, будто воспаленную кожу совершенно гладкой на вид щеки. Девушка молча обернулась, не меняя выражения лица, взяла его за запястье и провела рукой по макушке. Ладонь нащупала лишь стриженый ежик.
— Чары иллюзии, — коротко пояснила Гермиона. — Не могу больше видеть, как всех от моей рожи корежит…
Теперь она смотрела ему в глаза, и горький, едва теплящийся все это время на дне души стыд медленно просачивался наружу, оседая, как казалось Гарри, прямо между ними — почти видимым, едким, липким желтым туманом.
— Заживет же, рано или поздно, — проговорил он вслух, кивая на иллюзорную прическу — такую же, какую помнил по школьным годам — и мысленно отвешивая себе подзатыльник за несообразительность.
Ну, не могли ее волосы отрасти до лопаток меньше, чем за два месяца. При том, что еще и период восстановления какой-то наверняка был…
Видеть в глазах Гермионы жалость оказалось еще неприятнее, чем, глядя в них, чувствовать стыд. Впрочем, он действительно жалок сейчас — и он, и его неуклюжие попытки выразить то, что нужно сказать просто и прямо. Или не заговаривать об этом вообще.
— Прости меня, — вздохнув и кусая кривящиеся в горькой улыбке губы, прошептал Гарри.
Гермиона непонимающе моргнула — а потом пожала плечами, отворачиваясь к озеру.
