По деревням - [6]

которое совсем недавно грозился оторвать ему учитель. Вот раздавленные фаланги пальцев (показывает) на руке, которая еще мгновение назад не могла удержать толстую свечку во время конфирмации, еще мгновение назад по ней стекали капли святой воды. А там (указывает на задний план) грохот бетономешалок, день за днем, но разве не ближе треск возгорающегося предпасхального костра двадцать лет тому назад; ежедневно бьющий в нос неотступный запах горячего битума, но разве он может забить идущий от ладоней аромат еще незрелых яблок, наворованных в чужих садах; вопли и крики бригадиров и инженеров: как легко они заглушаются мягким глухим звуком, с каким домашние животные тогда, да и сейчас, вне всякого расписания, поднимаются с настила или, наоборот, на него опускаются. И это никакое не воспоминание! Мы еще молоды! – Вот Игнац. (Показывает.) Он тоже у нас заморский странник, только он был в южных странах, работал в джунглях, на широте экватора. Он из соседней деревни и снова поселился там. Игнац живет один, без семьи. Если ты пойдешь через его деревню, ты рано или поздно натолкнешься на недостроенное здание замка, с неоштукатуренными башенками и балюстрадами, сложенное из бетонных плит: он сам себе застройщик и сам себе прораб. Работает он в основном зимой, когда нет никаких заказов и у нас простой, мечтает о пенсии, чтобы довести все как следует до конца. Игнац (показывает на него) носит бандаж, у него грыжа, часто вылезает от таскания тяжестей. Ночью его, бывает, лихорадит и он кричит во сне, повторяя воинственные крики африканских дикарей. Его замок стоит по соседству с небольшим хутором, и по размеру он почти такой же; позади стройки он развел огород, в огороде – сараюшка с соломенным тюфяком, скамейкой и печкой. Этот доходяга, которого ты видишь перед собой, еле держащийся на ногах после целого дня, проведенного в грязи и в пыли, харкающий, сморкающийся, тяжело дышащий, – у себя в деревне уважаемый человек. В местной пивной специально для него и для его стройки повесили у карточного стола особый ящичек: туда все опускают мелочь, и к концу месяца там набирается немало. Замок у него удивительный: он сужается кверху, и в полнолуние видно, что он почти повторяет очертания пирамидообразной горы на заднем плане, словно ее копия, вынесенная в деревню. И только ради этой картины он строит свой замок, больше ни для чего. В бараке, правда (показывает), у него другие картинки: каждый понедельник вешает себе над кроватью новую голую бабу, в столовку (показывает) он всегда приходит первым, уходит же последним, а если вечером, после окончания передач, когда уже погашен свет, где-то тут в потемках (показывает) раздается смачное бульканье, то можно к бабке не ходить: это он, наш владелец замка, великий мореход, наливает себе текилы, говоря тем самым: «Стройка, долина, земля внизу, звезды наверху, слушайте, это я!» Но не будем уж гнать чудаков, давайте восславим их, хотя они только прикидываются таковыми, ибо сегодня у нас тут последний вечер. Давайте восславим дикарей, даже если они всего-навсего ночные призраки: ибо завтра мы будем уже сидеть по домам и снова, как порядочные, заводить будильники. (Подхватывает Игнаца и кружится с ним.) Великий дух вселенной, сойди сегодня к нам, простри свои крыла, дай нам немного воспарить над землею, раскройся парашютом у нас в груди. Иное бытие, не прячься, являй нам иногда, а лучше часто, над топорщащимися антеннами, за колышущимися верхушками деревьев, среди зеленеющих кустов, в глубине стеклянно-прозрачных глаз прохожих, в просветах тянущихся там в вышине облаков – свой переливающийся богатством красок лик. Не оставляй нас наедине с искусственным вибрированием наших недолговечных машин – иначе помпезность электричества накроет, словно мрак, все царство земное. Не уводи от нас старые добрые долговечные вещи во сны, яви их белым днем, при свете солнца, так далеко, так близко, и отпусти нас на свободу, дабы могли предаться мы дереву «дереву», реке «реке», целительно зеленой равнине, сверкающему склону горы – обители небожителей, облаку – утреннему самолету, цветку – спасительному сосуду. Дозволь нам нынче вечером быть тем, что мы есть, – людьми доисторических времен, и свяжи нашими устами ту луну за деревьями, улиток в пыли и железные прутья в бетоне в одно-единое целое. Земля, пусть взовьется твой стяг и твой герб. Долины, гряньте дружно свои гимны, забудьте все ваши имена. (Обходит сцену.) И ты, великая стройка, оживись и превратись, подчинившись древнему заклинанию, в безымянную гладкость. Это место (показывает) нынче вечером ничего больше не будет значить. Оно будет называться «дикая глушь», и никого здесь не будет, кроме нас. Мы тоже безымянные. (Обращаясь ко всем.) Отвечайте, как никому не известные незнакомцы. Не показывай никому свою родину. Забудьте приговор, игнорируйте процесс. Не глядите на народ – там не на что больше смотреть. Двигайтесь без музыки – музыка ведет в ложном направлении. Человеческому слуху подходит лишь найтишайшее шуршание. (Тишина преображения.) Имена отпадают. Мы на свободе, в чистом пространстве. Теперь мы можем снова назвать этот кусочек земли «землей». – А вот это Альбин. Он живет в подвале, местное начальство считает его умственно отсталым и на работу берет только с испытательным сроком, из месяца в месяц. Однажды в пивной к нему подсела официантка, и