По делу обвиняется... - [6]

— Кто вы? — бесстрашно спросила она.

— Вообще я мужчина-одиночка.

— A-а. Ну а в частности?

— Свободный художник.

— Грабитель?

— Почти. Я граблю чужие мысли и выдаю их за свои.

— Угадала, вы писатель!

— Поставьте, пожалуйста, еще раз про лохмотья и про сердце и заодно скажите, как вас зовут. Кстати, меня нарекли Леонидом.

— Мила.

— Милая Мила, вы очень милы. — Я даже вздрагиваю от плоскости собственного каламбура. Однако ей, по-видимому, понравилось. Странные люди — женщины, некоторым из них так мало надо: она улыбнулась и подошла к проигрывателю.

Открылась дверь, и в комнату вошел высокий парень в джинсах и шелковой майке.

— Знакомьтесь, мой брат, Алишер. Это Леня.

Вошедший, прищурившись, посмотрел на меня и обратился к сестре:

— Где ты подцепила этого типа с ломброзианской рожей?

Мила покраснела.

— Как тебе не стыдно, что ты мелешь! Сейчас же извинись!

Я храню олимпийское спокойствие в своем кресле, жду с интересом, какой еще фортель выкинет этот хлыщ с внешностью гарсона из французской кинокомедии.

Гарсон ощеривается.

— Ну и вкус у тебя, — говорит он вместо извинения сестре. — Он тебе, наверное, уже обещал любовь до гроба? Не верь ему, детка, видишь, с каким вожделением он смотрит на пончики: гурманы не способны на настоящее чувство.

— Теперь мне понятно, Милочка, почему у вас хвост по французскому. Имея брата-питекантропа, вам приходится объясняться с ним при помощи мимики, а это вредно отражается на произношении. — Я еще глубже усаживаюсь в кресле. — Чудной народ эти ученые. — И, перехватив недоумевающий взгляд девушки, поясняю: — Я имею в виду экспедицию профессора Полизойского, которая вчера отправилась на Памир в поисках снежного человека. И зачем ехать так далеко?

— Вот и пришел вечер моей первой судимости, — грустно говорит питекантроп, сжав кулаки и медленно направляясь в мою сторону.

Милочка бросается к нему. В глазах у нее слезы. Кажется, хватит. Я бесстрашно смотрю на занесенный над моей головой дамоклов кулак и спрашиваю:

— Ты когда приехал, старый пес?

— Вчера. Я тебе звонил, но ты, наверное, купил дачу и поэтому не бываешь дома.

Мила, пораженная, смотрит на нас: она ничего не понимает. Она впервые приехала к своему кузену, и ей невдомек, что мы с ним знакомы с первого класса.

— Агнесса Львовна? Добрый день, капитан Соснин из управления внутренних дел беспокоит.

— Слушаю вас, товарищ капитан, — отозвалась телефонная трубка энергичным голосом.

— Вы сможете принять меня по делу?

— Видите ли, сегодня у нас генеральная в шестнадцать, принимаем новый спектакль... У вас что-нибудь, связанное с билетами?

— Вот именно.

— Ваша принадлежность к столь авторитетному ведомству не позволяет мне откладывать встречу, — она подчеркнула два последних слова. — К вашим услугам до обеда. Но боюсь, что ничем не смогу помочь.

— Я оптимист. Тогда через пятнадцать минут, если не возражаете.

«Вот еще один стрелок за билетами, — подумала Ривкина и нахмурилась. — Зря надеется».

...С недавних пор жизнь Агнессы Львовны стала невыносимой: знакомых в городе оказалось значительно больше, чем она предполагала. Они звонили домой, начиная с восхода солнца и до полуночи, а ее рабочий телефон охрип от бесконечных звонков и теперь уже жалобно попискивал, когда кто-нибудь набирал номер директора драматического театра.

Конечно, в глубине души она была по-настоящему счастлива, что удалось создать спектакль, взбудораживший не только заядлых театралов, но и тех скептиков, которые уготовили сцене роль отмирающей музы. Однако ее мучила необходимость отказывать многим. «К сожалению, пока не могу», «До конца месяца ни одного билета», «Театр-то маленький», — оправдывалась она.

Театральный бум дошел до того, что Агнесса Львовна отказала старому актеру Чеплакову, занятому в этом спектакле в проходной роли, когда тот попросил билет для гостившей у него родственницы.

Вечером она рассказала об этом мужу. Михаил Аркадьевич поддержал ее.

— Правильно сделала. Ты его вывела из равновесия. А поскольку маленьких ролей нет, а есть маленькие актеры, он теперь будет плохо играть и испортит весь спектакль. Публика перестанет валить в театр, и Чеплаков, наконец, сможет спокойно приобрести в кассе билет родственнице.

— Ты шутишь, а Чеплаков со мной здоровается сквозь зубы, и вообще я со многими нарушила дипломатические отношения.

— Ты должна утешаться тем, что бывают ситуации похуже твоей.

— Например?

— Например, у директора Большого театра СССР. Там все спектакли идут при полном аншлаге. К счастью, вашему театру это в обозримый период не грозит, — успокоил он.

Агнесса Львовна возмущенно посмотрела на супруга, но тот как ни в чем не бывало добавил:

— Кстати, о билетах, я обещал два Самсоновым. Надеюсь, мне ты не откажешь?

— И не надейтесь, Михаил Аркадьевич.

Но билеты, конечно, пришлось дать и Чеплакову, и Самсоновым.

...Николай медленно пробирался по узкому коридору мимо артистических уборных, когда на него вдруг пахнуло юностью. Он отчетливо, со стороны увидел себя — угловатого, худого девятиклассника, стоящего на авансцене актового зала в плохо подогнанном фраке. «А судьи кто?» Да, неплохой, кажется, был Чацкий. Во всяком случае, хлопали громко. Может, надо было идти в театральный, а то начальство давно уже ему не рукоплещет. Все больше с плохо замаскированным ехидством осведомляется: «Ну, как там у тебя с Фастовой? Есть концы?» Он оглянулся на себя в висевшее на стене зеркало: на него смотрел хмурый блондин, конечно уж не романтический герой, а скорее периферийный актер без ангажемента. Соснин вздохнул и постучался в дверь с табличкой «Директор».