По делам их - [176]

В самом прямом смысле, а в каком еще, по-вашему? Там… что бы это ни было… там была моя человеческая судьба, простая, как палка, я увидел свое будущее — банальная скучная жизнь и банальный тривиальный конец, в старческой немощи и безвестности. Там был я, слабый, ничтожный, и был он — сильный и всемогущий. Как будто меня поставили перед Богом. И Бог спросил меня — ты хочешь существовать так? И умереть хочешь таким?..

Да идите вы к черту, меня ждет костер заживо, куда еще хуже? Вы хотели, чтобы я говорил? Говорю, как могу. Если вам это не по душе, я могу снова замолчать […]

Нет, о свержении Императора тогда речи не шло.

Да понятия не имею, чего я хотел. Не хотел оставаться курфюрстом на вторых ролях, вот чего я точно не хотел.

Да, власть. Это вызывает у вас удивление? Отчего-то никто не удивляется, когда за германский трон цепляется выскочка-богемец, но все искренне изумляются, когда подобные мысли возникают у немецкого герцога…»

«… отыскано и может быть присовокуплено к уликам:

В покоях архиепископа

1. Наперсный архиепископский крест, камень в изножье вынимается, и под ним самостоятельно и весьма щербато пробито отверстие. Предположение: сквозь это отверстие Распятие может быть подвешено в перевернутом виде.

2. Составленный scaenarium проведения нечестивой мессы в нескольких вариантах (с животными и человеческими жертвами, а также без оных).

В отделении катакомб, соседствующем с местом задержания

1. Козлиная голова.

2. Жертвенный нож.

3. Причастная чаша со следами крови.

4. Требник, принадлежащий архиепископу (опознан служкой).

5. Самостоятельно выплавленные свечи грязно-серого цвета (явная неудачная попытка изготовить черные)…»

«… Двоюродный брат? Это, по-вашему, причина для того, чтобы проникнуться к нему состраданием? Да не будь он нужен, я удавил бы старого идиота уже давно.

Осточертел; как вам такое обоснование? Ему всего мало — мало власти, мало денег. Он ничего не желал делать сам, ни за что не желал отвечать, но хотел пользоваться всеми благами.

Да, это единственная причина.

[…]

Это был мой замысел. Одним махом освободиться от нахального и бесполезного груза, подвести репутацию Друденхауса под удар и избавиться, наконец, от вашего мальчишки. Тело архиепископа, найденное утром в соборе подле алтаря… Отличный повод для слухов. Друденхаус устранил неугодного ему высокопоставленного священнослужителя, и даже можно сказать, кто именно был исполнителем — разумеется, инквизитор с криминальным прошлым…

Все зависело бы от его поведения. Если б ваш парень встал на дыбы — что ж, его воля. Проявил бы благоразумие — и я помог бы ему отвертеться.

Разумеется, не просто так; я что же — похож на благотворителя?.. Какой разумный человек откажется иметь в своем распоряжении обязанного ему служителя Конгрегации, который, ко всему прочему, повязан такой тайной, как ритуальное убийство?

Откуда мне знать, зачем. Пригодился бы…»

***

К утру восемнадцатого июня, спустя двое суток после ареста, в башнях Друденхауса начала витать уже не напряженность, а почти подавленность: Маргарет продолжала хранить молчание, герцог выдавал информацию мелкими порциями, надеясь, видимо, унести с собою в могилу хотя бы небольшую часть своих тайн, и отчаявшийся Керн даже предпринял попытку вытянуть хоть что-то из бессвязных бормотаний князь-епископа. Промучившись с ним с полчаса, майстер обер-инквизитор махнул рукой на все свои усилия.

Курт с утра сидел над составлением судебного протокола, списывая начисто достаточно вольные наброски старших сослуживцев, размышляя над тем, что все происходящее — наглейшее, неприкрытое попирание всех норм и правил. Если curator res internis[187] вздумает копнуть чуть глубже, когда явится в Друденхаус, он схватится за голову, ибо по всем положениям запертые в камерах люди будут казнены без суда и, собственно, следствия как такового…

Ланц и Керн, хмурые, как и все последние дни, вошли молча и тихо, словно он был замершим в кустарнике зверьком, которого можно спугнуть резким движением. К столу они не сели — остановились напротив, переглядываясь и явно не зная с чего начать; Курт со вздохом выпрямился, отложив перо, и тяжело поднялся.

— Да бросьте вы, — произнес он устало. — Уж столько всего случилось, и я столького уже навидался и наслушался… Говорите, в чем дело. Кто-то из них испустил дух на допросе?

— Если б так, я бы сейчас не вздыхал, — возразил Керн, не глядя на подчиненного, — а рвал бы на себе волосы и пил сердечные настои. Нет, Гессе, все живы, хотя и не здоровы; герцог таки заговорил — имена его сообщников известны. Всех, кроме предателя в попечительской службе — его знал только этот таинственный чародей… И Маргарет фон Шёнборн почти раскололась.

— Почти? — уточнил Курт, пытаясь по их лицам понять, к чему клонит начальство. — Как сие разуметь?

— Сперва я хочу сказать, Гессе, что это не приказ; понятно? То, что я скажу, не обязательное к исполнению указание, и…

— Короче, Вальтер, — оборвал он, и обер-инквизитор на миг приумолк, снова переглянувшись с Ланцем.

— Словом, вот что, — продолжил Керн все так же нерешительно. — Она готова говорить, но требует твоего присутствия на допросе.