По чуть-чуть… - [8]

Через две минуты ему удалось оторвать мои пальцы от штурвала, ещё через три мы приземлились.

Я буквально стёк из кабины на землю. Я был мокрый как мышь. Меня трясло. Я улыбался идиотской улыбкой во весь рот и не мог сдержать себя никак! Я не шёл, а вроде пританцовывал, как заведённый болванчик. При этом, я абсолютно не знал, куда девать руки и они болтались сами собой, как у сломанной куклы. Я не мог смотреть ни на Юрку, ни на инструктора. Я пребывал в некоем третьем измерении, куда эти смертные никогда не попадут. Мне было даже их немного жалко. Что с них взять – несчастные земляные черви, которым не дано понять, что я сейчас испытываю!

Ни на кого не глядя, я сел в машину и всю дорогу молчал до самой Москвы. И всю дорогу на моём лице сияла эта идиотская улыбка.

Я молчал ещё дня три, а потом позвонил на аэродром и поехал опять. Потом ещё и ещё.

Через полгода я первый раз вылетел самостоятельно.

Это было в Троицу.

И было солнце, и меня качали, и я раздавал «Беломор», и мы выпили, держа в руках веточки вербы. И я был счастлив.

Они меня разыграли. Я заболел небом раз и, видимо, уже навсегда.

А с теннисом у меня так ничего и не вышло.

Президент, наверное, обиделся страшно!..

Пирамида Хеопса

14 июля 2009 г.

Если смешать вместе пятидесятиградусную жару на улице и в ваших штанах, расплавленное солнце на затылке, мелкую пыль во рту и в носу, раскаленный песок под ногами и колышущееся марево перед глазами, вы получите Египет в середине августа. Даже в микроавтобусе с кондиционером за окнами была видна жара. Она не ощущалась, но она была физически видна. Именно это время самоубийцы выбирают, чтобы отправиться в пустыню и покончить счёты с жизнью, сэкономив деньги родственников на кремацию. Мы выбрали это время, чтобы осмотреть пирамиды.

Мы – это я и Арсений. Я сидел в автобусе сзади, Арсений сидел впереди. Поэтому я мог смотреть на пейзаж только в правое и левое окно. Вперед я смотреть не мог – там, повторяю, сидел Арсений. Его огромное тело закрывало всю перспективу. Он сидел на двух сидениях, вытянув ноги и занимая всю ширину автобуса, а то, что раньше было проходом, исчезло вовсе. Он занимал всё пространство, от второго сидения и до лобового стекла. Я справедливо полагал, что водитель сидит у него на коленях или уже на капоте. Больше он нигде уместиться не мог. Когда водитель этого минибаса увидел Арсения возле дверей отеля, он сначала решил, что его машина – это только часть колонны грузовиков, которая должна доставить это тело по частям к подножию великого сфинкса. Короче говоря, Арсений сидел впереди и сосал мятный леденец. Он всегда сосёт леденцы. Где он их берёт, я не знаю, но он говорит, что это очень полезно для горла. Я однажды взял у него один на пробу. Меня еле откачали. Я не то что сосать, я даже выплюнуть его не мог – он прилип к языку и сжёг мне весь рот от нёба до маковки. Я не мог дышать ещё часа два и уши мои стояли дыбом, белые от инея.

В общем, мы ехали осматривать пирамиды. Кому пришла в голову идиотская мысль ехать туда именно сегодня, в эту жару, я не знаю, но уж точно не Арсению. Он говорит, что ему в голову приходят только умные мысли.

Следует, видимо, все-таки рассказать, кто такой Арсений. Арсений – это Арсений Игоревич Лобанов. Точнее – Арсений Игоревич Лобанов-Ростовский. Отпрыск старинного княжеского рода, известного на Руси аж с XIV века. Род их происходил от удельного князя Ивана Александровича, по прозванию «Лобан». Какой-то дальний родственник Арсения – Никита Лобанов-Ростовский, известный собиратель антиквариата, живёт в Англии. Арсений даже как-то живописал мне их фамильный герб. О, это был славный герб.

«В щите, разделённом горизонтально на две части, изображены: в верхней части – в голубом поле ангел в серебрянотканной одежде, держащий в правой руке обнажённый серебряный меч, а в левой – золотой щит; в нижней части – в красном поле серебряный олень, бегущий в правую сторону. Щит покрыт мантией и шапкой, принадлежащими княжескому достоинству».

Арсений утверждал, что предок их был прозван «Лобаном», потому что был очень умный. И все его потомки унаследовали эту родовую черту. Все Лобановы были очень умные. Особенно Арсений.

Кроме ума, Арсений унаследовал от предка барские замашки, баритональный бас и чудовищный храп. Арсений не просто храпел, как все нормальные люди, он орал во сне басом. Он храпел так, что редкие ночные птицы падали на лету и на всю оставшуюся жизнь становились глухими. И птенцы их были глухими, и птенцы их птенцов тоже были глухими. И все их яйца навсегда были глухими. Я несколько раз проживал с ним вместе. В гостинице, обычно заказывался двухместный номер, при этом я всё равно спал на раскладушке на балконе или в коридоре, возле дежурной, которая лежала рядом без сознания с той минуты, как начинал храпеть Арсений. На второй день нашего пребывания съезжали те, кто жил за стеной справа, потом – слева. Затем освобождались еще два номера – сверху и снизу. Как-то я, по глупости, согласился ехать с ним в одном купе из Киева. Я заранее договорился с проводницей, чтобы вечерний чай мне принесли в тамбур. Кстати, и утренний туда же, поскольку до Москвы я оттуда не выйду. В час ночи зареванная проводница привела начальника поезда, в три часа прибежал машинист с оторванным стоп-краном в руках. Всё население вагона к этому времени в нижнем белье судорожно колотилось об тамбурные двери, желая лучше умереть под колёсами, чем так мучиться.