По берегам Каспия. От Апшерона до Терека (с 25 фотографиями и картой) - [6]

Здесь оперируют крупной мерой. «Чал» сельди по весу приблизительно равен весу товара который входит в железнодорожный обыкновенный вагон. Таким образом счет идет «на вагоны», или «на чаны».

Подкатывает тачечник.

— Сельдь иок, — говорит он Ивану Кузьмичу.

— Что поделаешь, — сочувственно качает головой солельщик, — не время еще.

Он лопаткой подхватывает из бугра соль и несколько раз набрасывает ее на сельдь. Готовые, полные чаны закрывают рогожами, а неполный чан остается открытым. Мы идем к выходу.

По пути я опускаю палец в полный до краев ларь с сельдью.

Острая боль от холода.

— Однако какой холодный рассол!

Тузлук температуру держит не выше семи градусов.

… Он лопаткой подхватывает соль…

— Беда, если согреется, — пропала рыба, — говорит Кузьмич. — За этим строго следим, когда сельдь оставляем до осени.

— Ведь летом здесь жара?

— До шестидесяти доходит, можно в день селедку притушить.

На берегу охватывает ветер. За свинцовыми облаками скрывается солнце. Высоко над долиной берега летят к северу журавли.

Перехожу маленький залив. У песчаной косы в воде купаются кулички. Весна где-то близко.

* * *

Сквозь сон слышу голос Ракаева в соседней комнате:

— Ты, братец мой, не промахивайся. Понимай, как тебя учитывают.

— Да я, Семен Иваныч, — оправдывается Мишка, — сей момент остановил лебедку.

Мишка приставлен следить за тягой аркана невода механической лебедкой. Ему приказывают: «пустить лебедку», — он включает электрический ток в мотор; кричат: «стой», — он прерывает ток.

Судя по тону голоса Ракаева, Миша что-то согрешил, и сейчас Семен Иваныч его «отчитывает».

— Твое дело впереди, будь внимательней, этим самым покажешь себя. Надо, чтобы тебе только «чуть», а ты сам стал понимать. Меня эта нецелесообразность завсегда корябает. Что, сегодня тянут?

— Тянут.

— А кто на лебедке?

— Мараев. Погода больно туманная.

— Сейчас рано, может, разветрится. Ты ставь чайник, я сейчас.

Слышно, как Миша хлопает дверью.

Я кашляю.

— Что, проснулись? — спрашивает Ракаев и появляется на пороге.

В это время шумно вбегает Мишка.

Семен Иваныч, сельдь показалась, так и рябит в неводе. — Он так же внезапно скрывается.

Я хватаюсь за сапоги, пальто, шапку и тороплюсь за Ракаевым, который, завернув полушубок, стремительно выбегает за дверь. Нахлобучив шапку и на ходу застегивая пальто, бегу к берегу.

Ноги вязнут в песке. Справа и слева, поодиночке и группами, спешат туда же ребята, промысловые служащие и их жены.

Подхожу к лебедке. Ее зубчатые колеса, цепляясь друг за друга, вращают вал и «барабан», на который накручивается канат, тянущий невод.

Лебедка гудит, а маховое колесо электрического мотора, двигающего лебедку, бесшумно мелькает в прозрачном воздухе раннего утра. Двое горцев принимают канат с лебедки, а остальные — человек тридцать или сорок — кто сидит, кто стоит на берегу и наблюдают за подходом невода.

— «Мехация», — вспоминаю слова заведующего промыслом.

Правда, пока еще приходится держать на промысле «живую силу» на случай, но и то хорошо, что бурлацкий способ уже заменяется частично машиной. Пока подойдет невод (его мотня), электрический ток через мотор и лебедку заменяет рабочих.

Это сегодня, а завтра… — завтра рисуется в таких заманчивых, ярких красках, что останавливаешь себя на полдороге мечтаний.

Ракаев стоит у регулятора, рука его не просто положена на колесо, а как бы ласкает машину.

— Вот вам наглядная картина, как может работать наша лебедка, — обращается он ко мне.

Действительно, машина работает хорошо. Канат идет ровно, невод мерно подвигается к берегу, поплавки его не тонут, мотор без перебоев, — что еще?

Гляжу на другой конец невода — «пятной», — там он уже на берегу, лебедка остановлена, и группа рабочих, лежа на песке, смотрит в море на приближающийся невод.

Сейчас море гладкое, как стеклянный шар. На востоке, где должно взойти солнце, розовые полосы потянулись и затухли в белом тумане, уходящем за горизонт.

Черные поплавки невода отрезали часть моря. Оно рябит, и чувствуется движение миллиардных масс под этой взволнованной пеленой.

— Балык бар, балык бар (есть рыба), — повторяет сидящий на корточках лезгинец в громадной папахе и мягкой светло-зеленого цвета кожаной обуви.

— Бо-ольшой косяк зашел! — шепчет мне на ухо береговой.

Невод все ближе и ближе. Рябь становится сильнее, кажется, что слышны отдельные всплески рыб.

… в крыле сельди нет…

За моей спиной Миша спорит с кем-то:

— Пари, хочешь пари, что двадцать чанов поймают?

— Двадцать? — сомневается собеседник.

— Ну, хочешь пари?

Из воды показалась распорная палка поддерживающая «крыло» невода в растянутом положении.

— Стой, стой, Ракаев! — закричали с берега на лебедку.

Гул прекратился. Горцы быстро бегут к неводу, захватывают одни верхнюю, другие нижнюю веревку крыла не вода и под звуки откуда-то появившегося барабанщика тянут на берег.

— Что же это «в крыле»[13] сельди нет? — удивляется береговой. — Какой же косячище[14] захватили, а нет!

Подбегает кто-то из распорядителей лова и кричит:

— Тяни, тяни!

Зурна заливается трелью, щеки у музыканта того и гляди лопнут, а барабанщик от волнения не может стоять на одном месте.