Плюсквамфутурум - [47]

Я засыпал, и события сегодняшнего дня проносились яркими шумными картинками перед моим внутренним взором. Внезапно поезд показался мне Россией, уменьшенной и концентрированной. Это было одно из тех озарений, что приходят или в первые пять секунд перед сном, или в первые пять секунд после пробуждения. Колоссальное, поражающее воображение чудо мчится по железным полосам рельс. Как оно выглядит со стороны в своём движении? Что за невообразимая сила неустанно крутит колёса, увлекающие поезд вперёд? Пусть начальство поезда не отличит дрезины от локомотива, пусть оно подавится от жадности в своём богатстве, ведь к счастью ещё есть машинисты, благодаря которым мы мчимся по бескрайним просторам, и есть проводницы, которые помогут в дороге. Пусть в обычном вагоне-ресторане подают дорогую овсянку, а в правительственном дешёвого осетра, пусть в плацкарте ты спишь под неумолчный храп соседей, а в купе наслаждаешься комфортом, — всё равно, и плацкарт, и спецвагон движутся в одном эшелоне и с одной скоростью. В плацкарте тебя от души угостят самогоном и картошкой, если тебя не арестует полиция за то, что ты не закусываешь. В правительственном тебе расскажут, как лучше заработать, продавая по кусочкам эшелон, а потом, возможно, и там обнаружатся люди, благодаря которым поезд ещё не сошёл с рельс. А пока не сошёл — мчится стрелой Аримана великий поезд, освещая себе путь ярким прожектором, и сияет в ночи на тепловозе двуглавый медведь!

В час быка, в самое глухое время суток, в четвёртом часу после полуночи, разделяющей 31 октября и 1 ноября, в ночь чёрного самайна, поезд, не сбавляя хода и не останавливаясь, пересёк границу Минской Государственной Республики. Я оказался в России.

Смоленск — Вязьма

Наконец из Кёнигсберга

Я приблизился к стране,

Где не любят Гутенберга

И находят вкус в г…

Выпил русского настою,

Услыхал «… мать»,

И пошли передо мною

Рожи русские плясать.

Н. А. Некрасов, письмо М. Н. Лонгинову

Мне так и не удалось выспаться. Я спал и видел сны, неотделимые от реальности. Где-то позади осталась таинственная Орша, в которой Харон предлагал мне бежать с поезда. Потом сквозь сон я увидел фисташковое здание смоленского вокзала, но до конца не понял, существует ли этот Смоленск в действительности или же лишь в моём воображении?

Поезд ощутимо вздрогнул на повороте, и я проснулся окончательно. Я приподнялся на локте, выглядывая наружу.

Небо уже начало светлеть, и мы ехали сквозь синие сумерки. За окном виднелись какие-то дачи и дома.

Одной из удивительных особенностей поезда Калининград — Москва является то, что в нём можно заснуть в одной стране, а проснуться совсем в другой. Ночь разделила прошлое и настоящее. Всё было каким-то странным, словно воспоминание о давно увиденном и забытом фильме.

Здесь, в России, уже вступила в свои права поздняя осень. Деревья утратили листву, возвышаясь чёрными силуэтами в сыром утреннем тумане. На их ветках не было привычной омелы. Мелькнула крохотная станция с белёным домиком. Вдоль незнакомой улицы неизвестной деревни стояли деревянные дома с облупившейся, потерявшей цвет краской. Казалось необычным, что эти деревенские дома — не краснокирпичные и что на покосившихся столбах нет аистиных гнёзд. Руины немецкой кирхи смотрелись бы куда более знакомо. К родной печальной разрухе я как-то привык за свою жизнь, но разруха российская казалась такой же чуждой экзотикой, как бразильские фавелы или индийские трущобы.

Я смотрел на свою родину, которую чаще видел в кино, чем в жизни. Калининград — это Россия, но Калининград — это не совсем Россия. Это обусловлено примерно теми же причинами, по которым Гвиана — не вполне Франция, Фареры — не до конца Дания, Окинава — не совсем Япония, Гонконг — не Китай, ну а Тайвань — совершенно не Китай. Я, человек Балтийского моря, прибыл в страну бескрайних полей. Ожидало поле ягоды, ожидало море погоды, сказал я сам себе…

Мы ехали какой-то болотистой низиной. Над водой белыми призраками вставали клочья тумана. Низину сменил хмурый лес, после которого появились несколько бескрайних полей, полностью заросших борщевиком. В синих сумерках его зонтики возвышались, точно какие-то сказочные джунгли. Вслед за полями борщевика выскочили сразу три покосившихся деревянных дома с заколоченными окнами и тут же скрылись, уступив место новому огромному полю борщевика. Посреди него стоял полувросший в землю ржавый трактор, укутанный туманом.

Мы проехали ещё одну деревню, казавшуюся необитаемой. Из трубы дома, похожего на кучу сваленных друг на друга досок, шёл дым. Никаких других признаков жизни здесь не наблюдалось. За окном было бесконечное печальное зрелище разрушений и нищеты, словно там шла война: я бы совершенно не удивился, увидев невдалеке на просёлочной дороге отступающих панцергренадеров или грузовик«студебеккер» с красноармейцами.

За окнами снова появился и пропал лес. Казалось непривычным то, что на деревьях нет омелы. Возле небольшого озера, совсем рядом с железной дорогой стоял полусгоревший остов какого-то барака. Обгорелые чёрные стропила острыми шпилями устремлялись в небо, напоминая пинакли готического собора. В воде озера отражались синие рассветные облака. Вот такая она, Россия, сказал я себе; поезжай и смотри.