Пляж на Эльтигене - [26]

Но до этого надо было дожить, а покуда Поленька находилась гораздо ближе к войне. Возвращаясь в Сосновку, думала, как несправедлива к ней жизнь. Валентина Сергеевна шла рядом мягкая, задумчивая; молчала почти всю дорогу, точно не допускала Поленьку в свою тайну, точно теперь она была в выигрыше, несмотря на свой возраст и одиночество, несмотря на Поленькину молодость и красоту.

Спокойствие Валентины Сергеевны злило Поленьку. Ревность к этому спокойствию, к тому, что подразумевалось под этим спокойствием, снова останавливала и останавливала сердце, держала ее в напряжении весь оставшийся день и вечер Она нервически разговаривала с матерью, нагрубила приехавшему отцу. Его расспросы про рытье окопов и возвращение почему-то раздражали ее. Поленька не могла уже говорить с интересом о том, что прошло. Она удивилась, как равнодушна стала, в сущности, к тому, что волновало ее совсем недавно, — судьба Альки, история с хромым. Неужели она перестала думать и сочувствовать, как только перестала видеть? Неужели то же самое происходило с Павликом, вернее, с ее отношением к нему. Когда отец упомянул несколько раз о Павлике, поинтересовался, о чем тот пишет, Поленька не сдержалась.

— Оставьте! Оставьте! — выкрикнула она со злостью. — Когда я замуж выходила, что вы говорили? Помните? А теперь чуть что — Павлик да Павлик. Дает советы в каждом письме, как уберечь себя. Самое простое — давать советы… потому что они не стоят ничего! Ничего!

Ошеломленный отец долго молчал, собираясь с мыслями, и ответил негромко:

— Возражали, потому что молодая была. Сейчас что ж… Второй год пошел. Другой человек. Так и хочешь всю жизнь девочкой пробегать? Что для девочки хорошо, для взрослой, замужней неловко и плохо может быть. И не забывай — он на войне.

— Мы все на войне! — в сердцах бросила Поленька и ушла, хлопнув дверью, не слушая дальнейших возражений.

А вечером непонятная сила, которая крутила весь день, потащила ее к Валентине Сергеевне. Она шла и выдумывала повод, хоть повода не было, подыскивала объяснения, но с объяснением тоже было нелегко.

Холодный ветер на улице постепенно отрезвил ее, охладил кровь, но перед домом Валентины она опять заволновалась; когда входила на крыльцо и взялась за перила, пальцы ее дрожали.

Встретила ее Валентина Сергеевна удивленно: не ждала. Обычно приветливая, радушная, она в этот раз испытующе поглядела на Поленьку, опять ее глаза были полны тайны, куда она не хотела никого пускать. Но в дом все же пустила, отступив медленно, как бы раздумывая. Как бы говоря: «Ну что ж, если сама напросилась, тогда не удивляйся».

Шла Поленька за Валентиной Сергеевной, оглядывая сзади ее стройную фигуру, слишком праздничный по военному времени и потому необычный наряд. Она невольно любовалась хозяйкой дома и догадывалась, как должны быть желанны для мужчин эти плечи, чуть сутуловатые, оттого что полновесна и по-девичьи высока грудь, как хороша талия и сильные красивые бедра под узким платьем, а платье, может быть, для того и узко, чтобы хоть немного была видна эта красота. Ноги в лакированных туфлях, где каждая линия — совершенство. Поленька даже задохнулась от зависти, почувствовала себя дурнушкой. Обычная спасительная мысль насчет своей молодости уже не принесла успокоения. Перед ней шла женщина, не имевшая возраста, наделенная высшим смыслом — дарить миру продолжение жизни. Поленьке впервые представилось, как несправедливо лишать женщину ласки и любви даже на миг в ту краткую и бесконечную в своем волшебстве пору, что ей отведена — отведена же все-таки… Вспомнились подведенные, как будто расширенные глаза Валентины, яркие губы.

Поленька шла как во сне, чувствуя себя жалкой и несчастной. Она видела, что у Валентины праздник, что она вторглась в этот праздник, и уже не имела сил остановиться.

Случилось самое худшее: в комнате за столом сидел тот самый танкист, которого Поленька видела на переезде.

«Господи, ну за что? за что? Кто бы угодно, только не он», — мысленно твердила Поленька, между тем поприветствовав гостя и ответив на приветствие. Снимая платок в ответ на приглашение Валентины Сергеевны, она уже знала, что делает непозволительное, что единственный выход для нее — бежать. И все же в каком-то оцепенелом спокойствии она прошла к столу, позволила налить себе чаю.

По размягченности Валентины Сергеевны, по едва заметной небрежности в одежде, которая вдруг стала видна, по тому, что танкист собирался уходить, по выражению его лица Поленька поняла, что было здесь. «За что, за что? Когда она его встретила? Какой счастливый случай свел их?»

Ей казалось, она была бы рада простому вниманию: одного его доброго слова ей хватило бы надолго; не страсти она желала, а только внимания, участия. И никак не соглашалась с тем, что внимание ее обошло.

Она сидела не прикасаясь к чаю, не поднимая глаз, чувствуя, что стоит сделать движение и расплеснется ее ревность, желание быть с человеком, который сидел напротив и говорил незнакомым глуховатым голосом о каких-то невероятно простых вещах.

Например, он сказал:

— Мать писала, что у них идут дожди.

Поленька это услышала и запомнила. А Валентина Сергеевна ответила: