Плотницкая готика - [81]

— Но это же не…

— И ты уезжаешь.

— Я, да… он поставил чашку на столешницу, — да, как и сказал.

— Ты сказал только летние вещи, жара, зонтик.

— Где есть работа… Он начал скручивать очередную сигарету, просыпая табак с бумаги, — Новая Гвинея, Папуа там большое месторождение в горах там, миллион унций золота когда построят плавильню, полмиллиона тонн меди, вверх по реке Флай от Киунги… он скрутил бумагу, и она порвалась, — или Соломоновы острова, то же самое все жаркие страны одинаковы, единственная разница в местных болезнях да и те… сминая вместе бумагу и табак — слушай, я серьёзно я, у меня есть наличные, мне тут подвернулись шестнадцать тысяч долларов и билет куда угодно, можно… он потянулся оборвать телефон на первом звонке, — можно…

— Ты что делаешь!

— Но я думал… он уронил трубку обратно, — я думал ты не отвечаешь, я…

— Просто, просто не тронь!

— Но…

— Потому что это опять мог быть Пол. когда звонит два раза и перестаёт и опять звонит нет, билет куда угодно? в какую-то жаркую страну где мы только по болезни поймём куда попали? Просто собраться и поехать когда только ты можешь это прекратить? можешь всем сказать что там нет ничего кроме кустов? что тебе даже плевать если они…

— Разве ты не понимаешь я, господи боже. И ты правда думаешь что я могу остановить войну? Я же говорил, попытайся им доказать что угодно чем очевиднее доказательство тем больше они упираются, они…

— Можно попытаться!

— Не, уже поздно… но она на него даже не смотрела — я, я сделаю что смогу. Схватил дождевик за рукав, натянул — не успею в город раньше темноты. Я позвоню.

— Нет погоди, погоди просто…

— Я же сказал сделаю что смогу! И позвоню, позвоню сегодня те же самые два звонка, два звонка и вешаю, ты соберешься? собери пару вещей если смогу…

— Просто обними меня сказала она, и уже крепко сжимала его запястье.

— Когда позвоню… и он обнял, — и если что-нибудь случится…

— Нет, просто обними.

Она стояла неподвижно, глядя на пустые стулья снаружи на террасе, пока щелчок входной двери не развернул её с едва ли покинувшим горло надломленным звуком, оставил в кухонной тишине в поисках словно бы какой-то провокации, манившей прямиком в засаду там на столешнице в обтрёпанных концах заголовков, В СБИTOМ КРАСНЫМИ САМОЛЁТЕ ПОГИБ СЕНАТОР ВЕТЕРАН ВЬЕТНАМА УБИВАЕТ ГРАБИТЕЛЯ ТРАГЕДИЯ ОХВАТИЛА все резко актуальные в своём резком требовании перечитать ради всего уже уничтоженного в их сумбуре, сенатор с воротником-«бабочкой» машет из окна ярко-красного самолёта или доктор как там его звали, а может, и зовут, он был довольно молодым, ветеринар, который диетами гнал глистов из джек-рассел-терьеров в Лонгвью, тогда как она теперь стояла, сминая чёрные заголовки в бумажный комок, словно чтобы раз и навсегда разрушить их тиранию, прошла мимо кухонного стола с тесно прижатой к себе стопкой, чтобы ни страница, ни абзац, ни слово, парализованное в клише или впрыгнувшее в странную компанию через первый энтузиазм строки с указанием авторства или даже, как она упоминала сама, прислуживающее подписи, делавшей фотографию, чтобы сегодняшняя газета, новости, не упали на пол, выволокла через открытую дверь груз, а с ним саму свою речь в печатном слове.

Наверху лестницы она остановилась, схватившись за перила, после чего смочила ткань в раковине и приложила ко лбу на пути по коридору в спальню воскликнуть — о нет! точно кто-то мог услышать: шарфы, свитеры, бельё, бумаги, сами ящики комода лежали вразброс по кровати, полу, дверца шкафа стояла нараспашку, и опустили даже штору от вида снаружи. Она вошла медленно поднимать вещи, снова ронять с ощущением пропажи, но вроде бы ни в чём её не обнаруживая, наконец осела собрать страницы, поправляя в папке, словно в её собственном почерке лежала хоть какая-то надежда на восстановленный порядок, даже в самом прошлом в лохмотьях, переписанном, исправленном, на поверку с самого начала сфабрикованном, чтобы переупорядочить все невероятности, что могло быть, если бы отец и мать никогда не встретились, если бы он женился на хористке или если бы она встретила мужчину с другими жизнями за спиной, с обветшавшими чертами лица, приглушёнными и стёртыми, как у коллектора, через вычёркивания, скрупулёзные вставки, дрогнувшие линии, где её палец пробегал по cut-rate, curt, в поисках cunning и далее к коллизиям совсем недавних дней, искал правописание тех джек-рассел-терьеров в беге по jackleg[134], jack mackerel[135], чтобы споткнуться на jack off[136] (обычно вульгарное); зачем-то искал безжизненный в значении вялый на примере предложения о сексуальных ролях береговых птиц с опечаткой в имени автора; путая разлом с щелью и там попадаясь в засаду анальной — человеческого тела или вот livid — лиловатый, пренебрегая пепельным, бледным ради извращения, которое искала и нашла одобренным каким-то чутким романистом в значении багрового (в веере гладиолусов, рдеющих — под электрическими буквами[137]) для этой лиловатой эрекции, где её рука сжалась на добыче, разбухавшей цветом гнева, когда она резко, рывком подняла глаза: телевизор пропал. Его там просто не было; но её взгляд на место, где он раньше стоял, был просто полон пустой настойчивости на преобладании обстановки из памяти, словно если он не существует так резко, будто никогда и не бывало, то это же относится к сброшенному с поезда на эстакаде человеку и всему прочему в тени, пока ревел на лавровой аллее ветер, близко и громко грохотал гром, часто и ослепительно сверкала молния, ударив в большой каштан у подножия сада и расколов его пополам.