Когда срубы были срублены, Пузич, к большому моему удовольствию, отправился на другую какую-то работу. В тот же день Семен подошел ко мне.
– Винца-то ребятам обещали; прикажите хоть штофчик им выставить – и будет с них! – проговорил он.
– Хорошо, – сказал я, – что ж ты мне давно не напомнишь? Я было и забыл.
– Пережидал, чтоб собака эта куда-нибудь убежала, а то ведь рыло свое тут же стал бы мочить, – отвечал Семен, подразумевая, конечно, под собакой Пузича.
– Когда ж им дать? – спросил я.
– Да вот хоть ужо вечером, как отшабашат.
– Хорошо… Зайди ты перед тем в горницу за вином, и я выйду к ним, – сказал я.
– Слушаю-с, – отвечал Семен и неторопливо пошел к своему делу.
Вечером я действительно в сопровождении Семена, вооруженного штофом и несколькими ломтями хлеба, вышел к плотникам. Они, вероятно, уж предуведомленные, сидели на бревнах. При моем приходе Сергеич и Матюшка привстали было и сняли шапки.
– Сидите, братцы; винца я вам принес, выпейте, – сказал я, садясь около них тоже на бревно.
Петр, сидевший потупившись, откашлялся.
– Благодарствуй, государь наш милостивый, благодарствуй, – проговорил Сергеич.
Матюшка глупо улыбнулся. Я велел подать первому Петру. Он выпил, откашлялся опять и проговорил:
– Вот кабы этим лекарством почаще во рту полоскать, словно здоровее был бы.
– Будто? – спросил я.
– Право, славно бы так; мужику вино, что мельнице деготь: смазал и ходчей на ходу пошел, – отвечал Петр.
– Вино сердце веселит, вино разум творит, – присовокупил Сергеич, беря дрожащими руками стакан.
Матюшка, выпив, только стал облизываться, как теленок, которому на морду посыпали соли.
Из принесенного Семеном хлеба Сергеич взял ломоть, аккуратно посолил его и начал жевать небольшим числом оставшихся зубов.
Матюшка захватил два сукроя, почти в два приема забил их в рот и стал, как говорится, уплетать за обе щеки. Петр не брал.
– Что ты, и не закусываешь? – сказал я ему.
– Нет, не закусываю. Мы ведь не чайники, а водочники: пососал язык – и баста! – отвечал он и опять закашлялся, а потом обратился ко мне:
– Я, барин, батьку еще твоего знавал: старик был важный.
– Важный?
– Важный; лучше тебя.
– Чем же лучше? – спросил я.
– Да словно бы умней тебя был, – отвечал без церемонии Петр.
– Почему ж он умней меня был?
– А потому он умней тебя был, что уж он бы, брат, Пузичу за немшоные стены не дал ста серебром – шалишь! Денег, видно, у тебя благих много.
– То-то и есть, что не много, а мало, – сказал я.
– И денег-то мало. Ну, брат, видно, ты взаправду не больно умен, – подхватил Петр.
Выпитый стакан водки очень, кажется, подействовал на его разговорчивость.
Матюшка при этом засмеялся. Сергеич покачал головой.
– Ты по городам ведь больше финтил, – продолжал Петр, – и батькиным денежкам, чай, глаза протер. Как бы старика теперь поднять, он бы задал перцу и тебе и приказчику твоему Семену Яковличу. Что, черномазое рыло, водки-то не подносишь? Али не любо, что против шерсти глажу? – обратился он к Семену.
Тот поднес ему водки и проговорил:
– Эко мелево ты, Петруха! – но совсем не тем тоном, каким он говорил Пузичу.
– То-то мелево. Свернули вы, ребята, с барином домок, нечего сказать. Прежде, бывало, при старике: хлеба нет, куда ехать позаимствоваться? В Раменье… А нынче, посмотришь, кто в Карцове хлеба покупает? Все раменский Семен Яковлич.
– Божья воля; колькой год все неурожаи да червь побивает, – заметил Семен; но Петр как бы не слыхал этого и продолжал, обращаясь к Сергеичу:
– Прежде, бывало, в Вонышеве работаешь, еще в воскресенье во втором уповоде мужики почнут сбираться. «Куда, ребята?» – спросишь. «На заделье». – «Да что рано?» – «Лучше за-время, а то барин забранится»… А нынче, голова, в понедельник, после завтрака, только еще запрягать начнут. «Что, плуты, поздно едете?» – «Успеем-ста. Семен Яковлич простит».
Семена начинало за живое, наконец, трогать.
– Что, паря, больно уж конфузишь, и еще перед барином? – проговорил он.
Петр сначала засмеялся, потом закашлялся.
– Что мне тебя, голубчик, конфузить? – начал он, едва отдыхая от кашля. – Не за что! Ты ведь выдался не из плутов, а только из дураков.
Семен махнул рукой. Мне стало уж жаль его.
– Я, напротив, очень доволен Семеном; мне такого смирного и доброго приказчика и надо, – сказал я.
Петр посмотрел мне в лицо.
– У тебя какой чин-то, большой али нет? – спросил он вдруг.
– Титулярный советник – капитан, значит, – отвечал я.
– Не чиновен же ты, брат! Вон у нас барин, так генерал; а ты, видно, и служить-то не охоч. Барыню-то в замужество хошь богатую ли взял?
– Нет, не богатую, а по сердцу.
– По сердцу, ну да! – возразил Петр. – Пропащее твое дело, как я посмотрю на тебя! А ты бы дослужился до больших чинов, невесту бы взял богатую, в вотчину бы свою приехал в карете осьмериком, усадьбу бы сейчас всю каменную выстроил, дурака бы Сеньку своего в лисью шубу нарядил.
– Это кому как бог даст. Ты вот и сам не богат, – сказал я.
– Что тебе примеры-то с меня брать? А, пожалуй, выходит, что и взаправду в меня пошел: такой же дурашный! – отрезал начисто Петр.
– Больно уж смело, Петр Алексеич, говоришь! – заметил Сергеич, опасавшийся, кажется, чтоб я не обиделся.
