Плоский мир - [19]
И вдруг… он наклонился и увидел, что в комнате сидит она. На полу, сложив ноги по-турецки, и, вытянув руку, рисует картину, (холст прислонен был к стене). Странно, почему он не ощутил ее сразу же, как только вошел? Впервые он видел ее такой, профилем, и это уже было совсем невероятно, учитывая то, что когда-то случилось.
«Но почему же… почему же я не испытываю дискомфорта от ее нового облика? И ничего другого тоже не испытываю».
В левой руке она держала какой-то конверт.
«Я знаю, что сплю, это не может быть правдой, - мелькнуло в голове художника, - а раз я сейчас смог понять это, значит, вероятно, скоро проснусь».
-Таня, - позвал он ее по имени, еле слышно и после этого даже не стал спрашивать, как она очутилась здесь.
-Возьми, - сказала она, заслонила конвертом его глаз, и теперь он увидел, что это вовсе не конверт, а плотный чистый лист бумаги, - нарисуй мне эскиз.
«Хорошо, - подумал он, - сейчас я сделаю кое-какой намек. Но я ни о чем не жалею. Так нужно было».
Татьяна подала ему красную ручку, и он написал:
«В молодости было у меня три друга, я не видел их больше двадцати лет и однажды решил встретиться с ними и пригласил их в свой замок.
Во время обеда начал я расспрашивать, кто из них на каком пути оказался, и выяснилось, что первый делал все то же, что и много лет назад, играл в барах на саксофоне, (а в промежутках между выступлениями как и раньше спускался в зрительный зал в поисках зубочистки); второй рисовал теперь карикатуры для желтой газетки, а третий бросил искусство вовсе, став какими-то крупным акционером. Мы распили бутылку красного вина; молодость мне вспоминать теперь как-то и не хотелось, тоска взяла, что называется, столько планов тогда было, столько идей, а теперь что? Я решил побыстрее отправить их спать. Вадима Меньшова, (акционера), я убил еще когда мы поднимались по винтовой лестнице на третий этаж – я вел его в спальню, и сильно ударил ногой, так что он полетел вниз. Вадим свернул себе шею, пролетев кубарем два этажа. Я быстро спрятал тело в шкаф, стоявший неподалеку, и вернулся в гостиную к остальным двум своим друзьям, Мишке и Павлу. Мы еще выпили и изрядно повеселели. Я смотрел то на одного, то на другого. Кто же будет следующим? В конце концов, все же решил, что Павел, - карикатурщик, - должен отправиться вслед за первым, Мишку же, лучшего своего друга, я оставил напоследок. Около полуночи я позвал Павла в другую комнату и утопил его там в тазу с холодной водой. Потом взял топор, который прислонен был к стене, и, снова вернувшись в плоскость гостиной, обухом раскроил Мишке череп…»
Татьяна взяла у Гордеева листок и, поднеся к глазу, прочитала то, что он написал. Потом сказала:
-Все это неправда. Ничего такого не было.
-Хорошо, пусть так. Ну а как же насчет нас с тобой? – спросил он, - впрочем, дай мне сюда этот лист, я кое-что там переправлю.
Он взял его и в последнем предложении вместо слов «в плоскость гостиной» поставил просто «в гостиную». Намек был сделан.
-И что это значит? – осведомилась Татьяна, снова посмотрев на листок.
-Это значит, что теперь все совершенно правильно.
-Я… я просила у тебя простой эскиз, - произнесла Татьяна как будто во сне, а потом вдруг сказала изменившимся голосом, в котором Гордеев узнал Великовского, - эй, Павел, проснись!
В этот момент он увидел вдруг всю плоскость комнаты, все картины разом; теперь ему не нужно было находить на каждую из них, чтобы посмотреть. Они так и поплыли перед ним, обретая причудливые фантастические краски и измененные формы… и лицо Тани… прежнее лицо…
Кто-то тормошил его за руку…
Гордеев проснулся и, открыв глаз, почувствовал, что перед ним стоит Великовский; он подвигал головой слева направо по плоскости, чтобы увидеть детали обстановки и вспомнить, где он находится, и вдруг понял, что это была его комната.
-Какая нелепость, - сказал Николай Петрович, - ты заснул в кресле.
-Такого, вероятно, не случилось бы, если бы это было кресло с пятью спинками, - заметил Гордеев, - только не подумайте, что я хочу сказать, будто они неудобные. Наоборот, они очень удобные… и предусмотрительные.
-Мне плевать на эти кресла, - коротко ответил дядя.
-Правда? А я думал… впрочем, ладно. Вы, вероятно, хотите узнать, что я сделал за утро? Я отвечу вам: нарисовал эскиз и разорвал его. Но не волнуйтесь, все получится. Наберитесь терпения и помните, что творческая жизнь – это всегда сомнения и бесконечные метания, - Гордеев выдержал паузу и присовокупил, - если вы действительно хотите создать мне нормальные условия для работы, то вам придется снять с меня этот надзор.
-Это не надзор, я просто интересуюсь твоей работой. Она очень меня волнует особенно после того, как я узнал о пути, который ты избрал, впрочем, ладно, нам не стоит спорить о том же, о чем мы спорили утром. Позволь мне только приходить к тебе каждый день.
-Конечно.
Услышав согласие племянника, Николай Петрович примирительно зашелестел газетой, которую держал в руке.
-Что вы читаете? – осведомился Гордеев.
-Тебе интересно знать? Это новый номер «Тру-Фолс». Ты только посмотри... это ужас, что творится у нас, - Великовский заслонил страницей глаз Гордеева, и художник, проведя несколько раз головой туда-сюда, прочитал начало статьи; сообщалось в ней о таксисте, который, будучи в нетрезвом состоянии, вчера поздно вечером задавил насмерть одного из министерских чиновников, Фрилянда.
