Плохие кошки - [63]

— Кис-кис-кис, — еле слышно прошелестел ее голос.

Из палаты пахло чистотой, дезинфицирующими средствами и копченой колбасой, спрятанной в одной из тумбочек. Под высоким потолком вокруг одинокой голой лампочки кругами летала жирная муха. Из пакета в прозрачную капсулу капельницы падали тяжелые капли раствора.

В палате было интересно.

Кот подошел к кровати и понюхал совсем новые, неношеные тапочки, аккуратно стоящие возле тумбочки. Запрыгнул на кровать, устроился на одеяле сверху. Боднул руку Марии широким лбом. Мария протянула руку и погладила кота. Ее рука двигалась, не останавливаясь, глаза были закрыты. Кот вытянул лапы и заурчал.

Послышались шаркающие шаги, и в палату, стуча палкой, вошла скрюченная старушка. Она заметила кота и сердито нахмурилась:

— Ох ты, господи, нечистая сила! Что это за зверь к тебе приблудился?

— А это, бабушка, смерть моя пришла, — сказала Мария. Ей нравилось дразнить соседку.

— Типун тебе на язык! — испугалась старушка. — Брысь!

Кот дернулся, но рука Марии удержала его.

— Не пугайте кота, баба Люба. Мне от него тепло.

Ночью Мария умерла. Тело обнаружила медсестра, которая всю ночь тенью скользила по палатам. Занавеску между кроватями задернули, и внутри что-то делали с телом. Несколько раз щелкал фотоаппарат, и вспышка быстрой молнией ярко освещала ширму изнутри. Баба Люба сидела на кровати, вытянув шею, и чутко прислушивалась к звукам.

Санитар легко переложил сверток с трупом на каталку и увез в морг, оставив за собой дверь открытой. Медсестра выкинула бесполезную капельницу в мусорное ведро, перестелила кровать и вышла из комнаты, забрав с собой штатив. Старушка с завистью посмотрела на пустую кровать, заправленную чистым бельем.

Почему Мария, почему не она, баба Люба? С каждым прожитым годом смерть переставала страшить и из отсроченного приговора превращалась в избавление. Соглашаться на операцию было ошибкой, в пожилом возрасте рак развивается медленно. А ведь не собиралась ложиться под нож, боялась. Не надо было поддаваться на уговоры молодого доктора. На консультации о возможности колостомы было сказано вскользь, и она пропустила эти слова мимо ушей. Уже потом старушка узнала, что у каждого хирурга есть книжечка проведенных операций, в которую ее лечащий врач вписал еще одну резекцию прямой кишки. После операции на боку вдруг появился кулечек с калоприемником, и туалетные заботы стали занимать непропорционально много места.

Больная быстро поправлялась, и доктор Виктор потерял к ней интерес. Теперь бабой Любой занимались медсестры — хлопотали вокруг, приклеивали к коже вокруг колостомы мешочки со сложной системой креплений и учили пользоваться всем этим оборудованием. Даже пустить газы стало непросто — пакетик под халатом вдруг надувался и стоял колом, и нужно было срочно бежать в туалет, отстегивать калоприемник и выпускать наружу вонючий внутренний воздух. Отправление естественных надобностей не подчинялось приказам сфинктера и превратилось в неприятный, непредсказуемый процесс. Жизнь больше не обещала ничего интересного, впереди ее ждала только длинная вереница мешочков кала. Баба Люба мечтала умереть.

В палату осторожно заглянул кот. Он сделал два шага и нерешительно остановился в проходе. Старушка очнулась, вздрогнула, шикнула на кота. Тот выскочил обратно в коридор. Баба Люба еще раз посмотрела на соседнюю пустую кровать, вздохнула. Потянулась к тумбочке, достала из чашки с водой розовые зубные протезы. Вытерла мокрую руку о халат, вставила ноги в разношенные тапки, с трудом поднявшись, оперлась на палку и поковыляла в уборную.

У каждого уважающего себя человека должно быть какое-нибудь увлечение — это развивает его как личность. Люди, у которых в жизни нет ничего, кроме семьи и работы, скучные, одномерные и плоские, как лист бумаги. Хобби — вот что по-настоящему характеризует человека. Доктор Виктор Беро увлекался фотографией. По выходным он выезжал в живописные места в поисках удачного кадра и никогда не расставался с фотоаппаратом Виктор больше любил процесс, чем результат, — ему нравилось охотиться за удачным ракурсом, меняя точку съемки. Каждый раз, когда фотоаппарат щелкал диафрагмой, вбирая в себя картинку, доктор задерживал дыхание и замирал в предвкушении чуда Беро считал себя фотохудожником.

Есть врачи, которые пишут книги, а он, Виктор, — врач, который фотографирует. Он тусовался на нескольких сайтах, где такие же фотографы-любители обсуждали свои и чужие фотографии, беспощадно критиковали друг друга за малейшие промахи и смешивали с грязью за вторичность. Беро чувствовал ему нужна оригинальная идея. Природа, кошки, дети — все это уже было. Нужно найти что-то такое, чтобы у его оппонентов отвалилась челюсть. Что-то такое, что никто из них не сможет украсть и повторить.

Как-то он дежурил в приемном покое, и «скорая» привезла молодого парня с огнестрельным ранением в живот. Парень умер на столе во время операции. Монитор выписывал прямую линию, анестезиолог отсоединил маску, медсестра суетилась, собирая инструменты. Беро предстояло выйти и поговорить с родственниками, которые выли и бушевали снаружи, возле дверей операционной. Он стоял у стола, собираясь с мыслями, и смотрел на труп. Сперва казалось, что человек на кровати спит, но с каждой секундой его лицо неуловимо менялось и становилось другим, все более нежилым, как опустевший и стремительно ветшающий без жильцов дом Виктор смотрел как завороженный и жалел только об одном что у него под рукой нет фотоаппарата. Ему хотелось поймать уходящие мгновения, зафиксировать жизнь, которая утекала из человеческой плоти, и она на глазах неуловимо менялась — деревенело лицо, западали глаза, расслаблялась нижняя челюсть. Через пять минут вид тела, лежащего на кровати, не оставлял ни малейшего сомнения — это был труп.