Плохие кошки - [65]

Сразу после госпитализации профессор попытался использовать только что прооперированную старушку в качестве живого наглядного пособия, как он делал почти со всеми пациентами отделения, — рисовал на животе круги, придирчиво расспрашивая свою свиту, в каких случаях делается вывод кишки на правый или на левый бок и какие патологии этому сопутствуют. Баба Люба, раскрыв рот, внимательно слушала, как над ее головой врачи перебрасываются медицинскими терминами, смотрела с ужасом, как ее лечащий врач, краснея, отбивается от атак профессора, и из всего разговора поняла только одно — что плохи ее дела, и вдруг, перебивая всех, завыла-запричитала высоким визгливым голосом. Поднялся переполох, бабу Любу успокоили, но с тех пор у кровати впечатлительной старушки доктора больше не задерживались.

— Доброго времени суток! — звонко поздоровалась медсестра Карина, закатывая в палату тележку с лекарствами. Девушка подцепила это выражение в Интернете, оно казалось ей продвинутым, современным и универсальным приветствием.

— Доброго времени с утками, — проворчала сквозь зубы баба Люба, подставляя горсть и подозрительно пересчитывая таблетки. — От давления, от сердца… Стой! А эта пилюля от чего?

— Вам отменили антибиотики внутривенно, — объяснила Карина. — Это то же самое лекарство, но в таблетках.

— Совсем с ума посходили, — неодобрительно прокомментировала назначение врача баба Люба, но возражать не стала и приняла новую таблетку в семью.

Прием таблеток старушка растянула минут на десять. Она вкладывала лекарство глубоко в рот, на корень языка, запивала каждую двумя глотками воды из маленькой бутылочки и сосредоточенно сглатывала, стараясь ощутить проход капсулы по пищеводу в желудок. Покончив с лечением, она попыталась было выйти в коридор, но увидела в проходе уборщицу с пустым ведром и тут же юркнула обратно за дверь. Пришлось долго караулить, стоя за дверью, прежде чем кто-нибудь пройдет по коридору и дорога станет безопасной. Когда к невидимой черте направилась полная женщина с тяжелыми сумками — баба Люба дернулась, чтобы остановить и предупредить ее, но передумала. Она не любила толстых.

До начала обхода оставалось примерно полчаса. Баба Люба обычно проводила это время, прохаживаясь по длинному больничному коридору и с любопытством заглядывая в распахнутые двери палат. Возле одиннадцатой палаты она остановилась, остолбенев и с ужасом глядя на первую кровать у двери, на которой лежал ее кровный враг, старик Григорий, подсоединенный к дыхательному аппарату.

Когда баба Люба увидела его впервые, Гришка бился в кровати, привязанный за руки и ноги к железным поручням. Старика только что прооперировали, нервная система не выдержала долгого наркоза, и у Григория помутился разум. Послеоперационный психоз — дело обратимое, поэтому психиатра врачи вызывать не спешили — это осложнение нередко случалось с пожилыми людьми, и те порой после наркоза ненадолго впадали в детство. Пациента зафиксировали и вызвали из другого города сына, которого строгий старик не пожелал беспокоить и даже не предупредил о планируемой операции.

Григорий рвался из пут, сотрясая кровать, громко кричал: «Хлеба! Фашисты! Хлеба!» и извивался всем телом, пытаясь дотянуться до сгиба локтя второй рукой и выдрать капельницу из вены.

Баба Люба прониклась страданиями голодного старика и упрекнула равнодушную санитарку, собиравшую подносы по палатам:

— Как вам не стыдно, бесчувственные! Человек к кровати привязан, поесть не может! Даже хлеба не дали!

— У каждого своя диета, — огрызнулась санитарка. — Не положено ему пока кушать. Идите, бабуля, в свою палату, не вмешивайтесь!

Баба Люба с осуждением посмотрела на ленивую санитарку — одни отговорки на языке, а человек в больнице, посреди людей, от голода пухнет! Сходила в свою комнату, достала из тумбочки припрятанный от завтрака ломтик белого хлеба. Смело зашла в мужскую палату, подошла к затихшему старику, отломила кусочек мякиша из середины краюшки и положила в жадный рот:

— Кушай, голубчик!

Голубчик попробовал хлеб на вкус и недовольно скривился.

«Как все-таки хорошо делать добро! — подумала довольная баба Люба, чувствуя себя матерью Терезой. — Может, развязать его?»

Гришка еще раз пожевал хлеб и метко выплюнул размокший комочек прямо в лицо зазевавшейся старушке. Та, ахнув, пулей вылетела из палаты под смех санитарки и крики Григория:

— Хлеба! Черного! Черного хлеба! Хлеба!

С того дня Гришка Мостовой стал бабе Любе заклятым врагом.

Вскоре Григорий пришел в себя, его отвязали от кровати, и старик несколько раз выбирался на прогулки во двор, где жадно смолил сигарету, тяжело опираясь на руку такого же высокого и сутулого сына. Баба Люба во двор не выходила опасаясь простуды. Встречая Григория в коридоре на инвалидной коляске, старушка с опаской обходила его по широкой дуге, косилась на кота, сидящего у старика на коленях, на вежливые кивки не отвечала презрительно отворачиваясь в сторону, а когда они расходились, показывала Гришке в спину фиги. Своих первых послеоперационных дней Григорий не помнил и очень удивлялся неприязненному отношению к себе незнакомой старушки из палаты напротив.