Плеяды – созвездие надежды - [20]

У юного Абулхаира еще усы толком не пробились, а он уже понял: в тяжкие времена эти отчаянные люди с увесистыми дубинками, с хлесткими камчами в руках – защита от врага. Раньше их посылали на барымту во враждебные аулы, когда казахи вели распри из-за всякой мелочи. Когда же в степи запахло кровью и дымом, когда табуны и отары казахам приходилось погонять не хлыстом, а копьем, эти люди были самой прочной и надежной опорой для народа, для ханов, султанов и биев. И для него, Абулхаира, тоже.

Абулхаир не возил за собой свиту, когда был юношей. Какая свита у султана из захудалого, не имевшего реальной власти рода? Злобных опасных врагов, которые могли бы подстеречь его на узкой дорожке, тоже не было: кому он нужен?

Абулхаир натягивал на ноги башмаки из грубой сыромятной кожи, накидывал на плечи старый чекмень, вешал на луку седла мешочек-талисман и отправлялся куда глаза глядят. Мешочек при нем не простой – с сорока высушенными костями: по древним преданиям, они обладают волшебной силой, оберегают путника от напастей и бед – ничего с ним не страшно! Попробуй разбери – султан он или простолюдин, в одиночестве странствующий по степи!

Абулхаир любил ездить тихой рысью, от которой, как в народе говорится, и конь не взмокнет, и всадника не растрясет. Так ему хорошо думалось, легко было примечать все, вплоть до мелочей, что попадалось в пути.

Как-то дорого вывела Абулхаира к тесному ущелью, которое пряталось среди гор. Справа и слева от тропы серели настороженные, будто опасавшиеся друг друга, скалы. Рядом с тропкой – быстрый певучий ручей. Своей легкой, непритязательной песней он казалось, пытался развеселить мрачные скалы. С их вершин неторопливо, точно приветствуя путника, проделавшего долгий путь по скучной и сонной степи, взлетали птицы. В отдалении куковала кукушка.

Абулхаир осторожно продвигался по узкой тропинке, огибая огромные валуны, уткнувшиеся своими массивными телами в землю и в ручей. Абулхаир заметил на валунах чьи-то свежие следы – они были влажными. Конь не ленился, резко устремился вверх по тропинке. Вдруг слева от Абулхаира раздался шорох. На тропинку посыпались камни. Конь остановился как вкопанный. Абулхаир поднял голову. Над ним были две скалы, напоминавшие двух сказочных птиц. И они будто тянулись одна к другой. На вершине левой скалы надменно и гордо застыл громадный рогач. Он стоял так, будто был хозяином всего сущего.

С детства Абулхаир ненавидел надменность, ни с того ни с чего выпяченную от самодовольства грудь колесом, у людей ли, у животных ли – все равно. Ему претили чванство и самоуверенность. Когда Абулхаир сталкивался с теми, кто как бы олицетворял эти качества, он едва сдерживался, чтобы не сказать им что-нибудь резкое и обидное. Он всегда сдерживался, гасил свои чувства, и они оседали в его сердце. Он схватился за колчан, вытащил стрелу. Стремительной змеей устремилась она вверх, разрезая своим свистом застоявшуюся тишину ущелья. Заполнявший собой небо рогач рухнул в ущелье. Четыре его ноги вскинулись, поднялись вверх, будто одновременно взметнувшиеся копья.

Абулхаир почувствовал смятение: он и жалел красавца-рогача, погибшего так нелепо, и гордился своей меткостью.

Вдруг на вершину скалы выскочил, как горный орел, всадник на чубаром коне. Выскочил и помчался вниз, увлекая за собой камни, прямо к подстреленному рогачу.

Всадник остановился рядом с добычей Абулхаира, спрыгнул с коня, полоснул неистово бившееся рогами о камни животное ножом по горлу. Потом наклонился к ручью, стал смывать с ножа кровь и тут же резко отдернул руку, чем-то пораженный.

Абулхаир с интересом наблюдал за джигитом: « Кто же этот человек на коне тигровой масти? Верно, какой-нибудь баловень, любимец благородного отца?» Внимание султана привлекла необычная одежда незнакомца – вся она была из выделанных звериных шкур. Всадник на чубаром коне, в этаких странных одеждах.

Абулхаир громко кашлянул. Джигит уставился на него. Глаза его сверкали злым огнем. Абулхаир рассмотрел его лицо – широкий лоб, задорный нос, круглое лицо.

- Почему ты набрасываешься ястребом на чужую добычу? – спросил Абулхаир и сделал на встречу джигиту несколько шагов. – Мне известны обычаи! Уж если встретил я тебя, путника, то уступлю свою добычу – сыралги!

И не попросишь, все равно уступлю – древние не зря придумали сыралги!

Джигит вспыхнул до ушей. Теперь его глаза метали молнии.

- Не пойму я что-то! Ты что, с неба свалился? И о чьей это добыче ты тут говорил?

- О той, что у твоих ног. – Абулхаир оставался невозмутимым.

- Кто, по-твоему, ее подстрелил?

- Я! Кто же еще?

Джигит насупился. С нарочитой медлительностью он вытер о рукав нож, засунул его в ножны. Сначала он, потом Абулхаир взглянули на убитого козла. В его теле торчали две стрелы, кровоточили две раны. Одна стрела торчала подмышкой, другая выбила глаз. В той, что попала в глаз, Абулхаир узнал свою стрелу.

Незнакомец махом вскочил на коня.

- Эй, почему же ты не забирашь? – удивился Абулхаир.

- Тебе дарю! – в звонком голосе джигита прозвучала гордость и насмешка. Огрев плетью коня, он поскакал прочь.