Плеяды – созвездие надежды - [18]

Прямо передо мной была блеклая, выцветшая степь, словно чья-то рука разбросала повсюду ветхую одежонку дочери бедняка. Не на чем взгляд остановить. Исчезла, будто испарилась, марево. Лишь на юге возвышался Каратау, затянутый синеватой дымкой. Вечерний воздух был прозрачен, словно озерная вода на рассвете.

Я долго-долго вглядывался вдаль, меня почему-то не оставляла надежда, что я еще раз увижу рыжую лису, что она вот-вот мелькнет где-нибудь, покажется мне. «Куда же сгинула эта нечистая сила? – в смятенном ожидании спрашивал я себя. – И почему в моей памяти запечатлелась именно лиса? Не тигр или волк, а лиса?» И тут-то меня осенило!

Велкика же сила твоя, о всевышний, если ты можешь создать такое! Одну и ту же улыбку дать человеку и зверю!.. Но зачем тебе понадобилось это? Какая может быть между лисицей, завораживающей своими хитростями одинокого путника, и цветущей, как тюльпан, молодой женщиной? Уж не помутила ли мой разум, как и мои глаза, колдовская сила, испугался я. Что со мной творится? Тигр, волк, лиса – Патшаим и лиса. В ухмылке зверя и улыбке женщины одна и та же завораживающая сила. Да еще какая! Способность сбить любого человека с пути, пробудить неведомые ему ранее страсти, подавить его волю, подчинить своей. Нечистая сила прячется, ужаснулся я, не только в степной лисице, но и в украшении юрты – женщине?.. Но, но… Так ли? Толькоо ли в женщине?.. Разве я не встречал мужчину с завораживающей улыбкой, таившую в себе некую таинственность? Да, встречал… Это же Тауке… Тот самый пречистый хан. Однако зачем ему, мужчине, зачаровывать людей? «О аллах, помоги мне понять, уразуметь, разобраться во всем, что меня окружает», - взмолился я и почувствовал что вот-вот передо мною откроется что-то важное. Конечно, я много раз видел подобную улыбку на бледных, бескровных губах Тауке. Они мне всегда почему-то напоминали мясо для охотничьего беркута, отмоченное в воде. Реденькие усы и бороденка. Седые виски, маленькие уши, будто обрубленный слегка нос, узкие глаза, длинная шея, - воображение рисовало мне в подробностях лицо Тауке. Длинная его шея казалась еще длиннее, когда на голове Тауке красовалась расшитая яркими узорами островерхая шапка… Если ты встречался с ним глазами, казалось, он видит тебя насквозь, видит самое потайное, заветное. Улыбался он так, что не разберешь - одобряет или осуждает он тебя… Нет, улыбка у Тауке скорее теплая, ласковая… Люди, наверное, любят его именно за эту улыбку. А задержался на ком-нибудь взгляд Тауке – каждый счастлив! Надеется, что взгляд Тауке принесет ему удачу. Загадывает желание, шепчет: «Господи, благослови!» Улыбка и взгляд Тауке не гасят надежду, а, наоборот, зажигают ее… Человек с чудотворной улыбкой не завоевал ни одной страны, не громил сам вражеские войска, не привез ни разу богатой добычи из какого-нибудь похода. А им, несмотря на все это, восхищаются, поклоняются разные роды и племена… Лютые враги обложили со всех сторон казахов, то и дело суют нам в бока острые пики… Вместо того, чтобы посадить всех кто зовется мужчиной, на коней и повести их за собой на кровавую битву, Тауке прячется под каждым кустом, петляет как лис. Мысли мои бежали одна за другой, какие-то странные, непривычные для меня, молодого совсем джигита, мысли. С бесстрастного, потемневшего, точно сухая почва, лица Тауке не сходит улыбка. Та самая, которую я узрел сегодня на узкой лисьей морде. Потом – на прекрасном лице Патшаим… Вот тебе и пречистый Тауке!

Не знаю чему, но я обрадовался, помню это очень отчетливо. Выходит, думал я, то, что принимал я всегда за нерешительность и слабость нашего хана, есть та самая необходимость, о которой толковал мне Матэ… Чего, однако, добился хитростью Тауке?»

Абулхаир вернулся из воспоминаний о своей молодости, о вещем том дне, в день настоящий. Но нить их не прерывалась. Она вела его к выводам, открытиям, которые он был в состоянии сделать теперь, уже зрелым человеком.

За ту пору, что Тауке был на троне, в соседней Джунгарии сменились два правителя – два контайджи. Оба не давали казахам жить в мире и спокойствии. Тауке вел себя тихо. Его военачальники отвечали набегами на короткие набеги джунгар. Какая бы опасность ни угрожала народу, из уст Тауке ни разу не вырвался боевой клич: « Аттан! По коням! » Целых тридцать пять лет казахи не садились на боевых коней ради большой, великой битвы – весь период правления Тауке. Прежде казахи не знали такого длительного затишья. В былые времена вспыльчивые степняки даже на окрик отвечали ударом. Их словно подменили: они стали вялыми, равнодушными.

Утихли раздоры с соседними народами, среди самих казахов разногласия стали менее заметными… Тауке каждый раз вещал о мире и спокойствии. С уст биев тоже не сходили два этих слова. Посиживали себе, будто кто приклеил их задницами к месту. Будто камчи им были даны лишь для того, чтобы бросать в круг на советах, прося слово, а не боевых коней нахлестывать. Остальные казахи брали с них пример, тоже сидели будто в дреме. Боевые пики, похоже, только для того и существовали чтобы, переломив их о колено пополам, погонять ленивых и упрямых ишаков… Люди же обряжались в кальчуги ради щегольства, стрелы брали в руки с единственной целью – стрелять по мишеням на празднествах в честь обрезания младенцев или на свадьбах. Изнывающие от безделья джигиты не находили для себя иного занятия, как шастать по аулам, в которых расцветали смазливые девушки.