Плевенские редуты - [31]

В самом городе дружинники построили баррикады из повозок, укрепились в домах, церквах… Все погибли в огне подожженной турками Эски-Загры, но не сдались.

— Они умеют умирать героями! — сказал тихо Столетов. — Даже скупой на похвалы Гурко, недоверчиво относившийся к ним, вынужден был признать, что русская армия может гордиться ими. Вот где создается ядро будущей болгарской армии!

Но вдруг глаза Столетова потухли, он словно бы сник, и Бекасов поразился этой перемене.

Нет, не мог Столетов, не хотел рассказывать своему другу студенческих лет, что многое из того, что творится вокруг болгар-ополченцев, обескураживает, а порой доводит его до бешенства.

И это нежелание штаба главнокомандующего дать щедро им в руки хорошее оружие, и боязнь свободолюбивого движения, всяческие искусственно возведенные сложности в формировании новых дружин. Даже партизанские четы предписывалось организовывать «по специальным свидетельствам, и проявлять осмотрительность в выборе начальников». Или страшил образ Петко-воеводы, что в батальоне имени Гарибальди дрался на Крите, а сейчас возглавлял отряд четников во Фракии?

Вслух Столетов только сказал:

— Войники доказали, что жертвы наши не напрасны, и многострадальный, нравственный болгарский народ достоин свободы. Но это не желает понять князь Черкасский.

Бекасов хотел возразить, что нет, князь Черкасский, который бывал в их поместье под Тулой, все прекрасно понимает, но при своем краснобайстве — ретроград, из вчерашнего дня России, и боится, упаси бог, революционных настроений здесь, в Болгарии, куда назначен уполномоченным по гражданским делам. Но Бекасов не стал распространяться об этом.

А Столетов, что-то переборов в себе, снова оживленно спросил:

— Но ты ничего не рассказывал о себе. Как у тебя сложилась жизнь?

Он открыл серебряный портсигар, протянул его Федору Ивановичу. Тот движением руки показал, что не курит, испытующе посмотрел на Столетова. Николай, вероятно, не знает, что слушателя Артиллерийской академии Бекасова, не без основания, заподозрили в распространении нелегальной литературы, которую он доставал у знакомых студентов. Тогда удалось извернуться, но это явно сказалось на продвижении по служебной лестнице. Однако стоит ли об этом говорить при такой мимолетной встрече?

Столетов раскурил папиросу, защелкнул портсигар.

— Да, вот видишь, очень отстал от тебя, — спокойно улыбнулся Бекасов, словно бы несколько даже подтрунивая над собой, что дальше капитана не продвинулся. Но вместе с тем на его лице генерал не заметил недовольства военной судьбой, обиды на нее.

…Нет, вовсе не благостно складывалась жизнь Федора Ивановича. Он происходил из старинного разорившегося дворянского рода. Его отец был артиллерийским полковником в отставке. Под влиянием француза-гувернера, настроенного очень республикански, дружбы с лесничим, оказавшимся в этих местах после отбытия политической ссылки, Федя рано стал задумываться над несправедливостями жизни, искать ответа в книгах.

Ему было лет тринадцать, когда он оказался невольным свидетелем порки крепостного крестьянина — за недоимки — в соседнем поместье Черкасских. Уже тогда Федор дал себе клятву что-то сделать для бедных людей.

В академии, в дружбе со студентами, — это желание окончательно созрело.

Женился Бекасов довольно поздно на сестре одного своего петербургского знакомого — Зиночке Звягиной, дочери преподавателя словесности в гимназии, славянофила и рьяного поклонника Аксакова. Через год после замужества Зина умерла от родов, а появившаяся на свет божий Натали воспитывалась в семье Звягиных. Федор Иванович видел ребенка редко, скучал, хотя каждый отпуск проводил с дочерью.

Да разве обо всем этом станешь рассказывать? Бекасов посмотрел на часы. Он договорился встретиться с новым другом — Цветаном Купаровым — и, пожалуй, пора было откланиваться.

— Прости, должен оставить тебя, — сказал Федор Иванович Столетову, — эта встреча была мне очень приятна… — И уже официально: — Честь имею!

«Да, жизнь нас изрядно развела», — думал Федор Иванович о Столетове, идя на свидание с Купаровым. Но Бекасов действительно не завидовал его заслуженному взлету. В конце концов, каждому свое и во многом человек сам определяет свою судьбу.

Капитан Бекасов был в военно-революционном кружке и в Кронштадте, куда приезжал Желябов, и на Кавказе, где встречался с Фигнер. Среди близких Федору Ивановичу людей оказались «каторжане», беглые из ссылки, конспираторы. Бекасов считал, что сам-то он сделал еще ничтожно мало. Ну, кое-кому открыл глаза на жизнь, кое-кого обратил в свою веру.

Был случай, когда в губернском городе, где он служил, ему приказали, еще до получения материальной части, отправиться вместе с пехотинцами к мятежному селу, а рота «заблудилась».

Или в другой раз: приказали в городе прикладами разогнать на площади бунтовщиков. Бекасов повел дело так, что его солдаты бестолково метались, кричали и растворились в толпе, не трогая ее.

Но, собственно, этим все и ограничилось. А вскоре часть, в которой служил Бекасов, срочно перебросили под Зимницу, ему же дали новую батарею.

«…Да, очень нас жизнь развела», — опять подумал Федор Иванович о Столетове, ускоряя шаг, но подумал с симпатией к этому, по всей видимости, достойному человеку.