Пленный ирокезец - [3]
Он смолкал, вслушивался. Дверь в девичью, скрипнув, приотворялась, оттуда долетал тусклый звон вересовых коклюшек, — словно хворые птицы пели в осеннем лесу. И осторожно, еле слышно пели девушки, продолжая песню, привезенную молодым барином из столицы:
Отставив мандолину в угол, Леонтий Николаевич на цыпочках переходил коридор и вступал в девичью. Он шел, кивая направо и налево расторопно вскакивающим крестьянкам, с притворным любопытством склонялся над тонким узором-сколком; шутя, путал на столике вышивальщиц клубки с гарусом… Пение прекращалось. Головы, русые и темные, в кокошниках и простоволосые, прилежно склонялись над работой: девушки боялись старой барыни, ежеминутно ожидая ее появленья. Лишь Груня дерзала поднять лицо. Он с трудом переносил взгляд ее голубых глаз, кротких и в то же время смелых. Внезапная робость овладевала им. Он присаживался рядом и пел, прикидываясь удалым и развязным:
Девушки одна за другой покидали горницу. Груня оставалась одна. Широкая грубая понева с белыми и синими полосами, затянутая высоко, у самых грудей, не скрывала полноты ее стана. Леонтий Николаич обнимал ее, сладко и пьяно дышал вином, сигарным перегаром. Она начинала бесшумно плакать. Жалость и восторг душили его. Он стискивал ее в объятье, подымал на руки и, путаясь в шпорах, нес к себе, на бывший Парнас.
Она боялась припадков этой нежности — после них он или запивал, или, насажав в тройки песельников и балалаечников, исчезал невесть куда, покамест по приказу матери его не отыскивали и не возвращали с позором старшие братья.
Вскорости Александра Петровна на семейном совете со старшими сыновьями порешила: брюхатую девку Аграфену Федорову выдать в Саранск за тамошнего мещанина Ивана Полежаева, дабы прикрыть позор Леона и заткнуть рты соседям, судачащим, что наследники Николая Еремеевича скоро всех окрестных девок перепортят: Юрий уже прижил ребеночка с дворовой, Жорж тоже замечен в шашнях с горничной, а нынче пришел черед и младшему, Леону…
Мать, маленькая, изжелта-румяная, как печеная репка, деловито оправляла оборки чепчика и говорила спокойно, даже добродушно, но сыновья тревожно елозили в креслах, мрачно переглядываясь друг с другом.
— Левушку… того… отделить бы, — пробурчал Александр, статный красавец в офицерском сюртуке.
— Да, надобно бы, — поддакнул коренастый крепыш Петр, багровый от маменькиных речей и страха.
— Разумеется. Испортится. Совсем моветон стал, — присоединился по-отцовски сухопарый и хищноглазый Юрий. Он мечтал втихомолку усыновить незаконного первенца, недавно прижитого с дворовой. Но для исполнения сего плана надлежало выдворить из Рузаевки буйного и неосмотрительного братца Леона.
Скрепя сердце маменька согласилась выделить Левушке сельцо Покрышкино с проживающими в оном ста двадесятью крепостными душами.
Став хозяином и удалясь от строгих маменькиных глаз, Леонтий Николаевич раскрутился уже нешуточно. С верным своим экзекутором Михайлой Вольновым (секутором и малютою звали мужики молчаливого холуя баринова) скакал он по окрестностям, высматривал красивых девок и баб, пугал на большой дороге проезжающих по своей надобности помещиков, а слуг их напаивал силком до изумления.
В трезвые дни он маялся неотступною тоской. Его тянуло к Груне, к маленькому сыну, которого он видел лишь однажды, проезжая по тяжебным делам через Саранск.
Он купил мещанину Полежаеву дом в Саранске; мать дала бывшей своей девке Аграфене хорошее приданое — и деньгами, и шубами, и шалями. Мещанин Иван Полежаев, хоть и пил, отличался незлобивостью и жену свою, по слухам, бивал редко.
Бражничать с приказными — верными помощниками в бесконечных тяжбах с мужиками и соседями — и охотиться с неизменным спутником — бедным помещиком Тарховым порою надоедало до смерти. Леонтий Струйский решил по примеру покойного родителя украсить свою усадьбу. Он распорядился выстроить новый дом на берегу речки Верехляйки. Хоромы были двухэтажные, поместительные, строили их по рисункам эмигранта-француза, переманенного из соседнего именья. Но родителев дворец воздвигался по чертежам Растрелли, из прекрасного кирпича, белого и розового, и на одно железо для кровли была продана подмосковная деревня с тремястами душ. Внутренние комнаты были увешаны прекрасными картинами и уставлены дорогими статуями. А новые хоромы молодого барина получились похожи на огромный сарай, и пустые беленые горницы неприятно поражали своей неуютностью, ненужною просторностью.
Душа Леонтия Николаевича преисполнилась обиды и зависти к усопшему родителю. Отец знал толк в словесности и в живописании, в зодчестве и в парковом искусстве. Сын не знал и не понимал ничего.
Он устроил в своем доме подобье отцовского кабинета. Обложился книгами, заперся на ключ и принялся за чтенье. Но российская словесность быстро утомила его: старинные вирши Ломоносова и Тредиаковского вызывали отвращение, напоминая стихи отца и восторженные его щипки в колено; модные сочинители — Карамзин и Мерзляков казались или до смешного чувствительны, или чересчур учены. Французские волюмы и журналы лежали неразрезанными: чужой язык раздражал своей неподатливостью, он требовал уваженья и пристального вниманья к себе, а Леонтий Николаич скоро уставал от занятий умственных, и все внимание привык посвящать лишь капризным извитиям своей натуры.
В книге "Недуг бытия" Дмитрия Голубкова читатель встретится с именами известных русских поэтов — Е.Баратынского, А.Полежаева, М.Лермонтова.
Пугачёвское восстание 1773–1775 годов началось с выступления яицких казаков и в скором времени переросло в полномасштабную крестьянскую войну под предводительством Е.И. Пугачёва. Поводом для начала волнений, охвативших огромные территории, стало чудесное объявление спасшегося «царя Петра Фёдоровича». Волнения начались 17 сентября 1773 года с Бударинского форпоста и продолжались вплоть до середины 1775 года, несмотря на военное поражение казацкой армии и пленение Пугачёва в сентябре 1774 года. Восстание охватило земли Яицкого войска, Оренбургский край, Урал, Прикамье, Башкирию, часть Западной Сибири, Среднее и Нижнее Поволжье.
«Свои» — повесть не простая для чтения. Тут и переплетение двух форм (дневников и исторических глав), и обилие исторических сведений, и множество персонажей. При этом сам сюжет можно назвать скучным: история страны накладывается на историю маленькой семьи. И все-таки произведение будет интересно любителям истории и вдумчивого чтения. Образ на обложке предложен автором.
Соединяя в себе, подобно древнему псалму, печаль и свет, книга признанного классика современной американской литературы Дениса Джонсона (1949–2017) рассказывает историю Роберта Грэйньера, отшельника поневоле, жизнь которого, охватив почти две трети ХХ века, прошла среди холмов, рек и железнодорожных путей Северного Айдахо. Это повесть о мире, в который, несмотря на переполняющие его страдания, то и дело прорывается надмирная красота: постичь, запечатлеть, выразить ее словами не под силу главному герою – ее может свидетельствовать лишь кто-то, свободный от помыслов и воспоминаний, от тревог и надежд, от речи, от самого языка.
В новой книге известного режиссера Игоря Талалаевского три невероятные женщины "времен минувших" – Лу Андреас-Саломе, Нина Петровская, Лиля Брик – переворачивают наши представления о границах дозволенного. Страсть и бунт взыскующего женского эго! Как духи спиритического сеанса три фурии восстают в дневниках и письмах, мемуарах современников, вовлекая нас в извечную борьбу Эроса и Танатоса. Среди героев романов – Ницше, Рильке, Фрейд, Бальмонт, Белый, Брюсов, Ходасевич, Маяковский, Шкловский, Арагон и множество других знаковых фигур XIX–XX веков, волею судеб попавших в сети их магического влияния.
Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?
В 1965 году при строительстве Асуанской плотины в Египте была найдена одинокая усыпальница с таинственными знаками, которые невозможно было прочесть. Опрометчиво открыв усыпальницу и прочитав таинственное имя, герои разбудили «Неупокоенную душу», тысячи лет блуждающую между мирами…1985, 1912, 1965, и Древний Египет, и вновь 1985, 1798, 2011 — нет ни прошлого, ни будущего, только вечное настоящее и Маат — богиня Правды раскрывает над нами свои крылья Истины.