Пленная воля - [8]

Не ярким пламенем пожара,

А негасимым огоньком.

Печаль

В кожаном кресле усевшись покойно,

Бабушка вяжет чулок.

Мысли, как тучи, толпою нестройной

Тихо плывут на восток,

К годам минувшим, где солнце всходило,

К годам, где солнце взошло.

Там, вдалеке, зеленеет могила,

Воды блестят, как стекло.

Путь многолетний прошедшие рядом

Спутники, муж и жена,

Там, обменявшись тоскующим взглядом,

Выпили оба до дна

Жизни согласной душистый напиток,

Горькое зелье разлук.

Счастья былого исписанный свиток

Выпал из старческих рук.

Все и пришло, и ушло в свое время,

Жажду души утолив;

Страстных желаний тяжелое бремя

Смыли прилив и отлив.

Было так близко от них до могилы,

Ровен и гладок был путь, —

Глаз пригляделся, примерились силы,

Явность рассеяла жуть.

Нежно и мирно прощанье свершилось;

Память тиха и нежна.

Тихо баюкает все, что любилось,

Нежно грустит тишина…

Долгие годы прожив одиноко

В сонме детей и внучат,

Знает вдова, что стремнины потока

Юных от старых умчат;

Знает, что все увядает, что спеет,

Снов, как цветов, не вернуть;

Знает, что слабая старость сумеет

С кресла в могилу шагнуть…

В белом чепце над кудрями седыми,

С добрым и грустным лицом,

Бабушка жизнь доживает с живыми,

В прошлом живет с мертвецом.

Скорбь

Над свежей могилой в раздумье немом

Склонилась она и застыла.

Безмолвно, пустынно и тихо кругом,

Тиха и безмолвна могила.

И тихо, должно быть, под рыхлой землей,

Покорной привычным обрядам,

Где мертвый ребенок с умершей мечтой

Навек успокоились рядом.

Пусть нет им возврата, пусть нет им следа,

Пусть с прошлым грядущее схоже:

Лишь то, чего жизнь не вернет никогда,

И жизни, и счастья дороже.

Могильной плитой ограничен простор,

Бессильные руки повисли,

Угасшие взгляды гасят ее взор,

И мертвыми скованы мысли.

Под черной вуалью не видно лица, —

Над гробом ей жизни не видно.

Одно лишь страшит ее: жить без конца,

Одна только смерть ей завидна.

Глядит и не видит, и спит наяву,

К призывам живущих глухая.

И кто б ни сказал ей: «Тобой я живу»,

Ответила б: «С ним умерла я».

Преданность

Старая, добрая, тихо-ворчливая,

Голову клонит, не выпрямит плеч,

Стонет, кряхтит, — не уступит, ревнивая,

Права трудиться, журить и беречь.

Щеки и лоб все изрыты морщинами:

Ночи бессонные, черные дни; —

Чуждой тревогой, чужими кручинами

Верное сердце томили они.

Вспомнит ли прошлое — дети любимые,

Дети чужие глядят на нее,

Плачут, смеются, болеют родимые,

Шепчут про горе иль счастье свое.

Им отдала она дни беззаботные

Только однажды цветущей весны,

Жизни безропотной годы бессчетные,

Женскую ласку и девичьи сны.

Им отдала бы и старость недужную,

Угол насиженный в доме чужом,

Жизнь для живых и умерших ненужную,

Больше чем жизнь свою — мысль о былом.

Ходит — плетется, привычками связана,

— Руки ласкают и губы ворчат, —

Точно хранить и поныне обязана

Бабушка дочку иль малых внучат.

Самоотверженность

В белой косынке, в переднике белом,

С нежностью скорбною в светлых очах,

Зовам телесности чуждая телом,

Тихо врачует страдающий прах.

Счастья земного лучи и напевы

Стойкое сердце не могут увлечь.

Пусть, соблазняясь, терзаются девы, —

То, что не ценно, не трудно сберечь.

Все, что случайно даровано было,

С чем беспричинно связал ее рок,

Вырвала с корнем — и руки раскрыла,

В бездну свергая увядший цветок.

Светлой тропою незримой свободы

Молча идет, не сбиваясь с пути,

Там, где бесцельно теснятся народы,

Там, где владыки не в силах пройти.

Жизнь отдала она горю чужому,

Чуждым страданиям жаждет помочь.

Бледная, белая, светит больному

Точно звезда, прояснившая ночь.

Спесь

Телом огромным движений не делая,

Точно по суше плывет,

Медленно движется баба дебелая,

Выпятив грудь и живот.

Щеки отвисли мешками мясистыми,

Нос — как изогнутый нож.

Щурится глаз под бровями пушистыми,

Стан на колоду похож.

Вся, как икона, камнями увешана;

В бархате вся и шелках;

Властью хмельна, на почете помешана,

Любит лишь зависть и страх.

Сладко ей женщин унизить нарядами,

Блеском камней ослепить;

Гордым презрением, дерзкими взглядами

Встречных, как челядь, дарить.

Важно идет она улицей людною:

«Эй, расступайся, народ!»

Горе тому, кто мечтой безрассудною

Пьян, без поклона пройдет;

Честь ей и место: пусть каждый сторонится…

Если ж прохожий знатней,

Съежится барыня, низко поклонится,

Точно он властен над ней.

Гордость

Она восседает на кресле точеном,

К подножью ступени ведут;

Стоят по ступеням пажи; перед троном

Сановники знатные ждут.

Рассеянным взглядом дарит их царица,

Встречает небрежным кивком.

Придворных притворно-умильные лица,

Склоняясь, проходят гуськом.

Со шляпами руки в поклоне застыли,

Привычная гнется спина;

И пудры вельможной, и солнечной пыли

Высокая зала полна.

Топорщится-блещет шитье золотое,

Звезда на груди — как фонарь.

Но знатная челядь — лишь стадо людское,

А стадо — безликая тварь.

И выпрямив стройную, нежную шею,

Головку откинув, — она

С досадою шепчет: «Я властью своею

В неволю рабам отдана;

Царить над рабами царя недостойно,

Царить над царями хочу».

И тонкую руку подъемлет спокойно,

Без слов разгоняя толпу;

И тихо идет по пустынным чертогам

В венце золотистых лучей,

И грезит, забывшись, что встретилась с Богом, —

И Бог преклонился пред ней.

Храбрость

Подобран и стянут хитон ее белый,

Острижены кудри и выжжена грудь,

Чтоб лук тугострунный и мечущий стрелы