Племя вихреногих - [29]

А если ты землю всем сердцем не любишь,

Любви настоящей достоин не ты.

— Вот, мы уже почти пришли, — гордо объявил Льяти.

Димка недоверчиво хмыкнул. На его взгляд, впереди не было ну совершенно ничего необычного: тот же надоевший до чертиков лес. Горы, правда, уже остались на севере и громоздились там, словно низкие грозовые тучи, тонущие в зеленоватой воздушной дымке. Трудно даже поверить, что они как-то дошагали оттуда — сюда. Тем не менее, Льяти уверял, что они уже у границы обитаемых земель. Саму границу особо ничего не отмечало — кроме, разве что, невероятно высокой, как телебашня, пальмы, — наверное, метров в сто пятьдесят. Коричневато-зеленый её ствол плавно суживался кверху, потом резко расширялся — и уже оттуда свисал неопрятный ворох узких зеленовато-голубых листьев, похожих на ремни. Они лениво колыхались в воздухе.

— Вот, — повторил Льяти. — Чтобы увидеть Ойкумену (странно, но он употребил именно это греческое слово) вам нужно залезть туда. Оттуда открывается самый замечательный вид, вот!

— А это обязательно? — хмуро спросил Димка. Лезть на эту живую «телебашню», верхушка которой весьма заметно качалась, ему ну совершенно не хотелось.

— Обязательно, — очень серьёзно ответил Льяти, хотя в зеленых его глазах отчетливо прыгали чертенята. — Ну, я-то всё равно полезу, а вы как хотите. Если боитесь, оставайтесь здесь, — он бодро повернулся и направился к стволу.

Молча проклиная всё на свете, Димка последовал за ним. Как-то само собой, за ним увязался Сергей, Максим и Антон, — хотя никто из них об этом не договаривался, они за дни похода превратились в настоящую, как говорила Аглая, «Банду Четырех», единолично решавшую все дела отряда. Странно, но никто против этого не возражал: дел и так у всех хватало, зачем лишняя головная боль?..

Вблизи ствол исполинской пальмы был похож на нефтяной резервуар, — его огромность уже не охватывалась взглядом. Он возвышался на вполне приличных размеров холме — Димка не сразу понял, что холм создала сама пальма, вернее, подземная часть её ствола. Должно быть, она была невероятно старой, словно тысячелетний дуб. Раньше Димка никогда не задумывался над тем, сколько живут пальмы. Ирка, наверное, знала, и он решил обязательно спросить её, — если живым спустится с этого… с этого…

Льяти деловито свалил свое оружие на землю и бодро полез вверх. Как оказалось, ствол пальмы покрывала не кора, а что-то вроде гладкой громадной чешуи, к счастью, обращенной кверху, так что карабкаться не составляло никакого труда — Димка словно поднимался по стремянке. Вот только эта «стремянка» казалась совершенно бесконечной. Взглянув через минуту вниз, мальчишка громко икнул, и зарекся впредь это делать — не то, чтобы он очень уж боялся высоты, но фигурки друзей казались отсюда слишком уж маленькими. А ведь они преодолели едва десятую часть подъема…

Димка вздохнул. Пока что не было ничего особенно страшного. Если посмотреть вверх, он видел деловито мелькавшие грязные пятки Льяти (вот ведь паразит — знал же, что они не смогут отказаться, после таких-то слов!), а если посмотреть вниз — руки и головы других ребят. Кроме как механически перебирать руками и ногами, делать тут было абсолютно нечего, и мальчишка начал вспоминать самые яркие эпизоды этого семидневного похода.

Ничего страшного, к счастью, с ними не случилось, — но только потому, что они шли днем, по открытым местам, а задолго до наступления темноты забирались высоко в кроны деревьев. Они тоже оказались далеко не безопасным местом — там жили страшные огромные осы, и даже змеи (как уверял Льяти, неядовитые, хотя те, кому ночью под бок забиралась хладнокровная гадина, не слишком в это верили). Но по сравнению с тем, что творилось на земле, кроны казались сущим раем — каждую ночь Димке казалось, что едва ли не все здешние хищники собирались под деревом, на все голоса требуя человеческого мяса. Чудищ-палалуканов они больше не видели, но «волки» появлялись регулярно, и иногда преследовали отряд даже днем — не решаясь нападать, но всё равно, такое вот сопровождение здорово выматывало нервы. Льяти уверял, что в этом нет ничего страшного, — если держаться кучно и с оружием наготове, — но подобная постоянная бдительность утомляла. Димка поражался про себя, как Льяти ухитрился забраться в лес так далеко в одиночку, — в этом явно был какой-то секрет, но раскрывать его Льяти не собирался или делал вид, что ничего не понимает — так, по крайней мере, казалось Димке. Он прекрасно понимал, что без этого лохматого проводника им пришлось бы очень кисло, — но особого благоговения к Льяти не испытывал. Слишком уж тот задавался, и вел себя с ними едва ли не как воспитательница с малышами в детсаде. А ведь когда на них напал-таки шипонос, его убил вовсе не Льяти, а Максим…

Вспомнив об этой встрече, мальчишка передернулся. Чем-то шипонос был похож на лебедя — упитанная тушка с длинной изогнутой шеей, — но не прекрасен, как тот, а чудовищно безобразен. Словно тот же лебедь, но ощипанный, зажаренный и уже начавший гнить — такой вот был у него цвет. Длинная шея твари расширялась наверху, как у кобры, — а на плоской, как тарелка, голове торчал похожий на штык бивень. Шинонос и атаковал, как кобра, — бил головой и вонзал полый бивень, впрыскивая в тело яд. Хуже всего было то, что эта тварь нападала внезапно, из засады — и, окажись на месте жертвы не Максим, всё могло бы закончится плохо. Мальчишка чудом увернулся от смертоносного выпада и разрубил шею твари топором, — черная кровь хлынула, словно вода из разорванного шланга. Льяти быстро увел отряд от бьющейся в агонии туши, — всего через минуту оттуда донесся вой и тявканье «волков», разрывающих добычу. Потом грязно-зелено-оранжевая голова твари, плавно качавшаяся на высоте в два с половиной метра, не одну ночь являлась Димке в страшных снах. Спать тут вообще приходилось чутко и даже привязываться на ночь, — после того, как Ирка, под боком которой уютно пригрелась змея, едва не свалилась с диким визгом с дерева.