Племенные войны - [46]

С каждым прожитым днем Антикайнен все больше осознавал, что слова людей, особенно людей, черт бы их побрал, с высоких трибун — это шелуха. Церковь — это, вообще, опиум для народа. Самозванец, действующий посредством их — вот угроза. Стараться не поддаваться стадному чувству веры в идеалы будущего, опирающегося в подлое настоящее, всегда прислушиваться к голосу совести, а не приказа — вот тебе и противостояние с богом. Вот тебе и единение с Господом.

«Мое дело кажется безнадежным, но я видел, что происходит, когда люди ничего не делают. Бездействие — величайшее зло» (слова из фильмы Гильельмо Дель Торо «Штамм»), — думал он, пробираясь по пустынным улицам засыпающего города.

В этом, пожалуй, и было их сходство с одиозным Бокием. Только, в отличие от Антикайнена, тот пытался, помимо противостояния богу, сделать все, чтобы найти способ подчинить этого бога себе. Все логично: коли была бы такая возможность, Самозванец давно бы уничтожил и Глеба, и Тойво, да и прочих свободомыслящих людей. Нельзя допускать, что все вокруг болваны, смотрящие в рот очередному правителю, выполняющие законы марионеточного суда, безропотно принимающие карательные меры полицейской машины. Нормальные люди тоже встречаются.

Значит, нет у Самозванца такой власти! Значит, не Творец он всего сущего! Но становятся ли от этого менее опасными люди, ему подчиненные? Вряд ли. Зло — это всего лишь оборотная сторона жизни (имеется в виду по-английски: live — evil, жизнь — зло, в переводе).

Делегаты были уже пьяны. Очень пьяных развезли по домам, либо домам с нумерами. Прочие пели застольные песни — «Интернационал», «Марсельезу» и «Мурку». Во дворе выла собака. «Как по покойнику», — подумалось Тойво. Через восемнадцать лет мало кто из этого съезда останется в живых. Обидно, право слово, когда свои же ставят к стенке. Будто чужих для этой роли не нашлось.

Дальнейшая жизнь тем летом восемнадцатого года каким-то образом вся была поглощена армией. Тойво не приносил никакой присяги, но, так уж сложилось, неоднократно присутствовал при этом торжественном моменте у своих подопечных. Две недели курса молодого бойца, иначе говоря «Выстрела» — и парни, спешно поклявшись утвержденным правительством текстом от 25 апреля, ехали воевать.

К Присяге Антикайнен относился серьезно, так же серьезно он не хотел ее давать, пусть даже дело все это было — простой формальностью.

«Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина рабочей и крестьянской армии», — гражданином страны Советов он себя не считал. Впрочем, как и гражданином буржуазной Финляндии. Он не был сыном трудового народа, он был сыном своих родителей. А воин рабочей и крестьянской армии — это все равно, что банда повстанцев, где кадровых военных днем с огнем не найти.

«Пред лицом трудящихся классов России и всего мира я обязуюсь носить это звание с честью, добросовестно изучать военное дело и, как зеницу ока, охранять народное и военное имущество от порчи и расхищения», — это, скорее, подходило для сторожа военных складов. Проклятые расхитители социалистической собственности только и ждут, чтобы попортить и стырить. Перед лицом мировой общественности можно заявить: так дело не пойдет!

«Я обязуюсь строго и неуклонно соблюдать революционную дисциплину и беспрекословно выполнять все приказы командиров, поставленных властью Рабочего и Крестьянского Правительства», — все бы ничего, вот только рабоче-крестьянское правительство — это перебор. Ни Ленин, ни Троцкий, ни иной вождь на рабоче-крестьянина не тянул.

«Я обязуюсь воздерживаться сам и удерживать товарищей от всяких поступков, порочащих и унижающих достоинство гражданина Советской Республики, и все свои действия и мысли направлять к великой цели освобождения всех трудящихся. Я обязуюсь по первому зову Рабочего и Крестьянского Правительства выступить на защиту Советской Республики от всяких опасностей и покушений со стороны всех ее врагов, и в борьбе за Российскую Советскую Республику, за дело социализма и братство народов не щадить ни своих сил, ни самой жизни», — вот тут предельно ясно, что предстоит самопожертвование. Великая цель освобождения трудящихся — полная фикция, так что умереть предстоит в ответ на любой зов рабоче-крестьянского правительства. Оно зевнуло и воззвало — красноармеец побежал к цели и умер. Вероятно, потому что не добежал.

«Если по злому умыслу отступлю от этого моего торжественного обещания, то да будет моим уделом всеобщее презрение и да покарает меня суровая рука революционного закона», — безрадостная перспектива для нарушителя Присяги. Можно, конечно, надеяться, что не по злому умыслу не достиг великой цели всех трудящихся, но кто будет этот умысел определять, злой он, или нет?

Эх, перспективы безрадостны! Да радостных перспектив, если заручаться поддержкой государства — вообще нет. Оно, государство, всего лишь машина, где не может быть эмоций по определению. А где нет эмоций — есть зло. В том числе и у машинистов.

Впрочем, народ, коверкающий слова Присяги, потому что неграмотен, почти не знает русского языка, да и вообще не отдает себе отчета, что такое — эта великая цель освобождения трудящихся? Свобода от труда — это лень. Ура! За лень и праздность!