Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016 - [47]

1

В Ленцер Хайде[8]

я пришиб комара.

Один из его предков сопровождал Ницше

на пути в Энгадин.

2

За домом пасется корова,

последняя в череде коров.

В череде ее предков, одна, белая с бурым,

была представлена Наполеону,

незадолго до его встречи с Гете в Ваймаре.

Улитка

Тени лежат на этом пути,

который мы считаем нашим,

сообщницы страха

пред каждым новым шагом

в мир, которому мы снимся.

Чего нам не хватает? Всего.

Все только взаймы: взгляды,

деревья, которые переживут нас,

на почве доброй или даже скверной,

и переживет трава.

Гляди, улитка, глянь,

как упорно ползет она.

Ее слизистый след рисует

набросок будущего,

о коем принято считать,

что у него нет лица.

Когда же прекратится болтовня,

где места нет для языка, который

нас мог бы породнить с улиткой.

Тени лежат на этом пути,

который мы считаем нашим,

и эти тени мы, лишенные имен.

Из сборника «Перевод времени» (Aus «Umstellung der Zeit», Gedichte, Suhrkamp, Berlin 2013)

Мой письменный стол в Альманнсхаузене

В доме рядом, если подниматься на склон,

жил министр иностранных дел Муссолини,

пока его не доставили в Италию и повесили.

А в доме повыше любимый поэт Гитлера,

Ханс Йост, здесь его вдохновение посещало.

Я гляжу на коров, на белок и лошадей,

открыв окна, слышу дальний гул автобана.

Здесь ничто не удерживает

от веры в лучшее в человеке.

На закате солнца я вижу сам себя

в окне, но, конечно, заблуждаются и зеркала

Почтовая открытка, май 2012

Дверь на террасу распахнута,

желтая армия одуванчиков

неумолимо захватывает газон,

белка разыскивает орехи,

прошлогодние. Ожидается дождь,

качели уже мечтают о ветре.

Если верить воскресным газетам,

ничего этого быть не должно.

Ни скворца, что свою элегию,

доверяет клену, ни сорной

травы, подруги шмелей.

Если отвлечься от несовершенства,

Здесь работает невидимая машина

над совершенством. Впрочем,

даже яблоня, которая как и я,

увидела свет во время войны,

снова готова к цветенью.

Три ветра. Троица

Один ветер сорванец

болтается на занавесках,

другой мою книгу листает

в дикой спешке,

Третий собирает камни,

дабы этот мир

не затерялся до времени.

На каких языках

следует говорить,

чтобы исцелить этот мир?

И правда ли, что существует

для света пятьдесят названий?

Май

Длится май, и я читаю

неразрезанную книгу,

уже написанную моей жизнью,

год за годом. На последней странице

сказано, какой могла быть моя жизнь

но так и не стала. Источник

достоверный, поправленный чуть.

Милосердный автор дает мне понять,

он еще продолжит забытый поиск любви.

Вечером я вижу себя в окне,

и что удивляет, это будто нету меня

иного выбора, кроме книги этой передо мной,

темной и тяжкой, как будто из гранита.

Пожиратель ворон

Ворону, рассказывал некто,

кто пережил войну,

надо варить

с сосновой древесиной,

она связывает яды.

И щавель добавлять,

который презирают звери.

Непонятен порядок

мирного мира.

Мы сидим под небом, дивясь

на закат солнца.

Вороны сидят на сосне,

последнее слово за ними.

Рене Каландиа (1944-2013) Стихотворения

Рене (Гигла Владимирович) Каландиа родился в 1944 году. Вырос в Мингрелии, в Зугдиди. Служил на Черноморском флоте. Учился в институте в Латвии, в Риге. Затем долго жил в Сухуми. Автор нескольких ярких, авангардных книг стихов и многих переводов латышской поэзии.

Перевёл с грузинского Владимир Алейников

К Грузии

Всюду искал я тебя. В ежедневных привычных программах радио – голос звучал и ещё о тебе… твой, и с телеэкранов твой царственный облик сиял. Часто бывало, помногу всё тот же смотрел кинофильм. Ради тебя даже с сукиным сыном сумбурные вёл разговоры, чтобы услышать хоть что-то ещё.

Было – в испуге бежал по долине своих сновидений; помню – шуршащий песок из-под ногускользал. Клёкотом хриплым и странным для многих порой изъяснялся – горло поющее ужас чужбины тогда разрывал… Так миновало всё то, что обязано было уйти. Я вернулся к тебе. Не заноси же ты лезвий над телом тельца – я мычание жертвы слыхал… Просто возьми – на затылок лысеющий мой гордую тяжесть – широкую длань положи, точно лист заповедный чинары, – вечнозелёным прощением – благословеньем родительским и сожаленьем; тенью у врат ожидавшей печали меня приручи. Что там о небе ещё говорить, если Галактион твой, словно тиарой высот, им себя увенчал!..

Странствующий музыкант

Вот уже вечер… Идёт он по улице узкой, смятая шляпа не сдержит напора ветров, то же пальтишко студенческих лет, да и брюки ему коротки, – ну а всё же как-то догнал он прохожего (тот растерялся). Остановил неуклюже и хрипло ему говорит:

«Вы уж простите, товарищ, но мне позарез нужен смычок для моей зачарованной скрипки…»

Пожимает прохожий плечами: ну что за нужда? – и, ничего не ответив, бежит восвояси…

Ночь наступила… Стоит на мосту он у самых перил и окликаете мольбою плывущую лодку:

«Друг, вы простите, мне нужен смычок для моей зачарованной скрипки…»

С лодки унылый рыбак матерится вовсю…

Утро настало… Ласкает он иву и шепчет:

«Цвет-для цветка, а спасибо – для Бога», – и молится жарко: «-Я умоляю, услышь, Богородица, ныне меня, – мне так нужен смычок для моей зачарованной скрипки…»

Ива печально колышет нависшую крону, символы арф призывает святые с высоких небес…

Так и стекают четыре слезы – четыре струны – четыре косы – с древа искусства…