Плавающая Евразия - [101]

— Это же он! — воскликнул Давлятов, вспомнив, что видел уже изображение сего аятоллы в той папке, которую подсунул ему следователь Лют-фи. — Аятолла Чечебени!

— Я и без вас догадался! — буркнул Нахангов, желая взять верх в словесной дуэли.

Едва аятолла переступил через порог рая, сразу же потерял достоинство, в нетерпении побежал по первому кругу вдоль стены, желая скорее шмыгнуть в калитку и попасть в сад, к источнику, чтобы утолить первым делом жажду.

Школьники, следуя его примеру, тоже нарушили строй, в беспорядке разбегаясь в разные стороны. Связки противотанковых гранат болтались у них на шеях, а противогазы, перекинутые через плечи, мешали бежать, но желание достигнуть обещанного источника было столь велико, что школьники не чувствовали неудобства. У каждого в руке Давлятов заметил ключи, изготовленные наспех из какого-то легкого, бутафорского материала. Своими ключами они тыкали в стену, желая попасть в замок калитки, к которой устремился аятолла Чечебени.

Тыкая ключом в расщелину в стене, они ворочали его направо-налево с выражением растерянности и недоумения на лице, и Давлятов, всмотревшись попристальнее, снова воскликнул, увидев, что все они слепы на оба глаза.

«Вспоминай! Вспоминай! Вспоминай!» — просвистел возле его уха назойливый мини-магнитофон, искусственный спутник со звучным именем «Патриция», — тут же чей-то звонкий голос сообщил: «В рай стройными колоннами ступают школьники — девочки и мальчики десяти — двенадцати лет. Выдержав химическую атаку, но потеряв зрение от газа, они не дрогнули, не свернули и вспыхнули живыми факелами под танками врага, чтобы шахидами вступить прямо с поля боя в рай. Примечательно и то, что ни один из миллиона школьников, поднятых в воздух вместе с танками, не выронил из рук ключа от врат рая, выданного каждому из них перед началом сражения аятоллой Чечебени, который лично показал чудеса героизма и также удостоился чести ступить в рай… Приятного им всем отдыха и покоя…»

«Вспоминай! Вспоминай! Вспоминай!»

— Перфокарта, — почему-то вспомнил Давлятов, — соль, трезубец, клозет, корова, пыль, динозавр, утконос, ящер, лошадь Пржевальского, бройлер, куры потрошеные в целлофане — болгарские, цыплята табака, лягушачьи лапки, — и запнулся, почувствовав, что память его забуксовала. — Бюстгал… тер… та… ту. — И историческая память его окончательно провалилась, и, сколько бы он ни пытался вспомнить, ничего не получалось.

А школьники тем временем все шли, просовывая ключи в дыры, в щели на стене, заполняя коридор до отказа, наступая друг другу на ноги, толкаясь и ругаясь, желая поскорее повернуть ключ в калитке и открыть ее, но не находили замочной скважины…

Слабая волна далекого взрыва повернула ракету Давлятова. Она отлетела в сторону, и картина развернулась под иным углом зрения.

Открылся величественный вид моста Сират, выгнувшегося дугой над чистилищем, одним концом упирающегося в твердь ада, другим — в купол рая. Человек на мосту, обогнувший невидимую сторону Вселенной, просматривался висящим вниз головой. Он ступил шаг, покачнулся, и пламя, колышущееся внизу, чуть опалило ему волосы. Человек испуганно поднял руки, чтобы защититься, и выронил ключ. Легкий, бутафорский, он полетел, описывая круги, и путник на мосту ошалело следил за уходящим ключом, не решаясь прыгать за ним.

И тут, будто подброшенная упругой сеткой манежа, стремительно ринулась к мосту та самая судья-актриса, в короткой юбчонке, разрезая воздух желтыми сапожками, и, подхватив на лету ключ, через мгновение положила его путнику на ладонь. Он благодарно кланялся, кланялся… удаляющейся, удаляющейся юбчонке…

И мини-магнитофон в очередной свой прилет пропищал:

— Браво! Бис! Браво! Бис! Увы и ах!

XXVII

Никогда еще наш Шахград не был так спокоен, размерен и даже чуточку беспечен. Слов не хватает, чтобы описать то особое состояние после нервного спада. И впрямь, что-то особое, когда волна, несущая всех вместе, уходит в плавное течение, и каждый, отделившись от общего, снова всматривается в себя, не видя в себе новые черточки, будто всегда был таким. И все же Давлятов, скажем, не совсем такой, но и он убежден, что все осталось так, как было до предостережения.

Но матушка Анна Ермиловна заметила, хотя и поздно и случайно. Когда сын провожал ее, Мелиса и Хури в Москву, она, целуя его на прощание в аэропорту, вдруг воскликнула:

— Да ты весь седой… седой. Какой ты красивый, когда седой! Давлятов растерянно пожал плечами и не понял, к чему она это говорит.

Потом он заторопился — на место, на трамвае — через весь город, к кольцевой дороге, где была та самая квартира, которую приметил дотошный Байт-Курганов. Был густой осенний вечер. Всюду — в скверах, на скамейках по краям тротуаров, на детских площадках — шахградцы были увлечены сейсмоигрой. Ее предложил в последнем своем послании ОСС, который затем объявил о самороспуске.

Послание было выдержано в бестактных тонах, мол, хотя наш прогноз не оправдался, сама по себе угроза землетрясения не исчезла, ибо Шахград стоит на плавающей евразийской плите, которая может в любой момент сдвинуться… И чтобы шахградцы не забыли приобретенных за этот тревожный месяц знаний, предлагались две сейсмоигры — для особ женского пола, под названием «Возбуждение землетрясения в блюде студня», и для темпераментных мужчин «Сейсмическая игра в кости».