Плавание по Волге без алкоголя - [11]

Невежество — это могущественная сила, и мы не можем предсказать, к чему она приведет. Нечто подобное высказал Маркс.

Невежество стало государственной политикой, догмой и — побеждает, т. е. государство идет, как тяжелый, черный железный ледокол — по мелкой скорлупе человеческих судеб, наций, народов.

Вчера я спускался в Ульяновске по спуску Минаева. Дмитрий Дмитриевич Минаев — поэт; критик второй половины XIX века Николай Николаевич Страхов раскрывал глаза публике, утверждая, что Некрасов весь вышел из Минаева. Но публика почему-то не вняла. На нашей памяти остался от Минаева разве что романс:

Я знал ее малым ребенком когда-то,

Однажды, тогда ей десятый был год,

Она свою куклу случайно разбила

И плакала целую ночь напролет.

Промчалось, как ясное облако, детство,

И как изменилась подруга моя!

Она мое сердце разбила на части,

Но плакал об этом один только я!

Жестокий романс!

А помните? (Вы все, конечно, помните...)

Нелюдимо наше море,

День и ночь шумит оно;

В роковом его просторе

Много бед погребено.

Смело, братья! Ветром полный,

Парус мой направил я!

Полетит на скользки волны

Быстрокрылая ладья!

Это написал уроженец Симбирска, современник Пушкина Николай Михайлович Языков. Его же перу принадлежат «Стихи на объявление памятника историографу Н.М. Карамзину», разумеется, на родине того и другого, в Симбирске:

Великий подвиг свой он совершил со славой!

О! Сколько дум рождает в нас!

И задушевных дум, текущий величаво

Его пленительный рассказ,

И ясный и живой, как волны голубые

Реки, царицы русских вод,

Между холмов и гор, откуда он впервые

Увидел солнечный восход!

Он будит в нас огонь прекрасный и высокой,

Огонь чистейший и святой,

Уже недвижный, в нас, заглохший в нас глубоко

От жизни блудной и пустой, —

Любовь к своей земле. Нас, преданных чужбине,

Красноречиво учит он

Не рабствовать ее презрительной гордыне,

Хранить в душе родной закон,

Надежно уважать свои родные силы,

Спасенья чаять только в них,

В себе — и не плевать на честные могилы

Могучих прадедов своих,

Бессмертен Карамзин!..

В уже упомянутом «Спутнике по реке Волге» сказано: «Недалеко от Симбирска в деревне Киндяковке, находится знаменитый обрыв, описанный в романе Гончарова «Обрыв». Местоположение, занимаемое этой деревушкой, очень живописно».

В 1670 году, при царе Алексее Михайловиче, воевода Милославский, князь Барятинской под Симбирском остановили, обратили в бегство «понизовую вольницу» во главе с «разбойником» Стенькой Разиным. «Воевода с жители Симбирска за их службу через посланного стольника Чирикова получили от Алексея Михайловича благодарность. Поражение Стеньки Разина под Симбирском празднуется городом ежегодно 21 мая крестным ходом вокруг старого города, где была крепость».

Я доехал на трамвае № 4, затем на автобусе № 21 до остановки «Речной вокзал» и пошел проулком вниз. Проулок был тот же до пожара и после пожара — прошлого века, позапрошлого и т. д. — пожары полыхали в деревянных городах во все века. Домишки в три окошка на улицу, с наличниками, ставенками, вросшие в «культурный слой». Спуск Минаева постепенно отчуждался от проулка, от почвы; бетонные плиты складывались в лестницу, привели на виадук — над железнодорожными путями. Стал виден причал, вот «Алексей Сурков» — о, радость! К его корме пристроился носом точно такой же «Константин Симонов». Вот и сошлись — на Волге, у причала Ульяновска, в конце октября 1985 года два равновеликие поэта, Алеша и Костя...

Ты помнишь, Алеша, дороги

Смоленщины,

Как шли бесконечные злые дожди,

Как кринки несли нам усталые женщины,

Прижав, как детей, от дождя их к груди?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нас пули с тобою пока еще милуют,

Но, трижды поверив, что жизнь уже вся,

Я все-таки горд был за самую милую,

За горькую землю, где я родился.

За то что на ней умереть мне завещано,

Что русская мать нас на свет родила,

Что, в бой провожая нас, русская женщина

По-русски три раза меня обняла.

Да, так вот мемориал В. И. Ленина... Двадцатиэтажная гостиница «Венец» — для паломников к святому месту...

Илья Николаевич Ульянов, чуваш, из семьи астраханского поселенца Ульянца...

Не хочется мне об этом говорить и думать, настолько все это далеко от того, что мы называем «русской жизнью». Инспектор народных училищ Ульянов, конечно, был добрым семьянином, ответственным гражданином, за что регулярно вознаграждался властями. Он вел образ жизни, достойный своего звания, положения... Жена его Мария Александровна Бланк, судя по тому, что говорят про нее экскурсоводы мемориала, обладала некой экс-территориальностью, одинаково свободно жила в Симбирске, Казани, Петербурге... Семья Ульяновых купила «хуторок» под Самарой. Что значит «хуторок»? это не расшифровывается.

Володя Ульянов помышлял уехать учиться в Сорбонну. Поездку эту Володина мама мотивировала еще и тем, что мальчик нуждается в лечении на водах Виши. Лицо, от которого зависело: дать, не дать визу — не дало, довольно и северокавказских вод. О, как оно было недальновидно, это лицо! Уедь Володя в Сорбонну, в Виши, он бы едва ли стал помощником присяжного поверенного в Самаре, его стезя ушла бы в какую-нибудь иную сторону. И — Бог его знает, явилась ли бы нужда тратить народные денежки на чертоги мемориала...