Плавание по Волге без алкоголя - [13]

Березы белоствольные — хранительницы российской снежности. Березовый мир в конце октября на верхней Волге — бел. И осинки, с легкой прозеленью кожицы. Клубящиеся темно-зеленые сосняки. И размывы, растушевки, лиловатая вязь березовых веточек — капилляров.

И чай желтеет из стакана...

По дороге из Плёса в Кострому.

Вчера вечером стояли у технического причала Ярославля. Сошла на берег одна из туристок, в тапочках, без денег и документов. Пошла позвонить по телефону. Телефонный разговор вполне отвлекает женщину от всего другого, поглощает женское существо. Женщину привораживает телефон, возможность произносить слова и слышать что-нибудь в ответ, то есть болтать, лишает женщину рассудка.

Туристка отстала в Ярославле от теплохода. В милиции ей дали справку, что она отстала и ей следует содействовать в водворении на теплоход. Ей содействовали. Она догнала в Череповце теплоход, ее привезли на лоцманском катере.

И ладно, и хорошо.

В Чебоксарах сошел на берег — с концами — Леша, мастер по вентиляции на аккумуляторном заводе, огромной силы могучий мужик, с усиками, с большими плечами, руками, ногами, животом. Он ушел от жены Нади, закончившей ПТУ на Севере, в короткое время замужества разъевшейся до размеров квашни, сварливой, вздорной, белобрысой, ревнивой (как жаловался муж).

Леша-вентиляторщик нес в себе неистощимое спокойствие могилы, однако был ходоком по части танцулек и бутыльков. И вот не выдержал — первым сошел по трапу на берег, как в воду канул. Накануне мы вместе с Лешей потели в сауне, малость выпивали, закусывали цыплятами табака. Ничто не предвещало Лешиного ухода. Он говорил, что у него на даче в Мичурине, на участке, есть срубленное дерево весом 32 кг, которое раньше он мог выжать 32 раза, а теперь только 7. И вот Леши нет.

Утром был Плёс. Еще не настало утро, чуть брезжило. Мы поднялись в гору, поросшую березами, нам открылось плёсо, самое долгое на Волге, ибо «плёс» — это прямо текущая река, от излучины до излучины, от переката до переката.

Наша водительница, женщина искусно искушенная в своем деле, говорила слова, идущие от сердца, включала свое сердце, запела утреннюю песню. Над горушкой справа восстало Солнце, осияло Рыбную Слободу. Небо обозначило себя, явился источник света; картина обрела освещение. Свет в картине — это глаза человеческие, зеркало души; теплятся или не теплятся. Глаза выражают национальность человека или принадлежность его избранной для жизни земле. Левитан первый из художников пролил на своих полотнах свет русской души, придав ему силу-искренность откровения. Это не всегда есть у Шишкина, разве что в вечернем сосновом бору. У Левитана самые русские пейзажи.

Плёс — самое русское место на всей Волге. Тут есть высота места, вида, духа. Плёс — это «Над вечным покоем», «Вечерний звон», все другое левитановское. Это — русский свет.

Идем Волго-Балтом. Вернулись в родные края. Березки как струи снеговея, им никогда не потучнеть до волжских, плесовских берез. На некоторых березках еще пестреют листочки. Зеленая трава в прогалинах. Синий дым костра. И особенно заметная в эту пору, в голизне поздней осени, лесная дорога, как половица в избе, тверда, ровна, приманчива для ноги. Реденькая рыжина лиственниц у шлюзов. Туманность осин под сосняками, лиловость березовых ветвей. Господи, как прекрасна поздняя осень в наших краях, у нас на Севере.

А вот и поженка-сузёмка, с желто-зеленой отавой и стожком.

Гори, звезда приветная!

Шлюз № 3, еще осталось две ступени до Онего-озера. Немыслимо, божественно прекрасен мир. И — возвращение домой, нарастание чего-то родственного, потепление атмосферы. Нелюдимый, застенчиво-замкнутый, по-петербургски застегнутый на все пуговицы, я здороваюсь с каждым встречным на палубе, рассказываю мои изрядно залежалые байки.

Почти не болит сердце (год минул после инфаркта). Волга поздней осенью полезна для сердечника: сердце подключается к великим источникам энергии. В молодости нас учили, что электростанции на Волге — стройки коммунизма, ну, разумеется, великие. С коммунизмом надо подождать. Сердце человеческое питают не станции, а уберегшая себя, такая, как всегда была, Волга. Плёс на Волге...

И еще Василева Слобода. Там родился Чкалов, в семье кузнеца-котельщика Павла Григорьевича. У Павла Григорьевича было одиннадцать детей; жена его померла; он взял другую жену — и ничего, жили в довольстве. Дом кузнеца Чкалова не хуже дома начальника народных училищ в Симбирске Ульянова. Павел Григорьевич кормил семью своим трудом, без смутьянства. Он — частица станового хребта рабочего класса. Маркс с Энгельсом отнесли бы Павла Григорьевича к «рабочей аристократии», заклеймили бы как продавшегося буржуазии. Так, хорошо работающего, по-человечески живущего крестьянина заклеймили «кулаком».

И вот в семье «рабочего аристократа» Павла Григорьевича Чкалова родился будущий «великий летчик нашего времени» Валерий Павлович Чкалов. На родине его, в Василевой Слободе, учредили музей, построили ангар, и в нем АНТ-25, на котором... Ну да, сначала до острова Удд, потом через Северный полюс в Америку. И — копеечка сыскалась в кожанке Чкалова. За нее давали в Штатах 100 долларов, а Чкалов оставил себе на память. И смокинг, в котором Чкалов предстал перед американским обществом.