Плавание по Волге без алкоголя - [14]

Летели 66 часов, трое: Чкалов, Байдуков, Беляков, как ласточки-береговушки в норах, в железном холоде, со скоростью не более 170 км в час.

На рейде против Свирицы, у выхода в Свирскую губу, где прошли мои молодость и средние годы, в резиновых сапогах, с ружьем, с надеждой на последующую прозу: напишу рассказ про охоту, напечатают — получу гонорар... С восторгом в душе — перед этой болотной ровностью, низкой лесной кулисой вдали, блеклостью желтой тресты, острой синевой проток и ламбушек.

И вот мне выпало долго сидеть в каюте, близко к свирской воде, вглядываться в бедность здешнего пейзажа, смутно что-то припоминать, почти ни на что не надеяться, спускаться в столовую, хлебать молочный суп...

Шторм в Ладоге. Дует не слишком студеный, резкий северик. «А. Сурков» лежит в дрейфе. Системы работают нормально. Далеко осталась большая Волга с ее городами — братьями и сестрами. Идет снег в Ульяновске, висит шапка в музее Чапаева в Чебоксарах. Василий Иванович, пока мог, рубил ни в чем не виноватых, гораздо лучших, чем он сам, русских людей, посылал других русских людей под пулеметы. Почему ему такая почесть? За что?

В «Спутнике по реке Волге» дается взгляд на Чебоксары его коренных жителей чувашей. «Васька город (Васильсурск) хорош город, а Чуксар город куда лучше всех». Русские в шутку прозвали чувашей Василиями Ивановичами, и всякий чуваш откликается на это имя.

Вот какой неожиданный генеалогический подкоп под Василия Ивановича Чапаева, чебоксарца.

Ветер крепчает. Теплоход стоит на озерной волне, доходящей сюда, до Свирицкого рейда. Для чего-то мне надо еще поболтаться в Свирской губе. Однажды, с приятелем Женькой Сидорцевым, мы болтались тут ночью на лодке, пьяные. Почему-то не утонули.

Вчера, в моей каюте-люкс с кондишеном, читал Виктора Лихоносова «Люблю тебя светло». Виктор высказал свою ненависть к плывущим в дорогих каютах на пароходах по Оке. И свою любовь к Есенину, Домбровскому (не любящему Есенина), отчасти Юрию Казакову. Я не разделяю его чувств, но признаю за ним силу, проникновенность, талант, обхватывающую тебя вязкость словесной ткани.

«Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя», — поют по радио.

Налетает шквал за шквалом — из озера в Свирскую губу. Ладога гневается.

«Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя...»

Так близко до дома. И хочется пропеть моей жене: «Люблю тебя, люблю тебя...» И правда полюбить.

Вчера рыбак из Эстонии Коля, его жена Алла угощали меня консервами из угря, консервами из форели, водкой, арбузом. Начальник рейса Павел Павлович Калюжный угощал меня черной икрой, севрюгой, водкой, рассказал о том, как...

«В июле 41-го года, ночью, в потемках, взлетели над Москвой, чтобы сбить разведчика. И-16 — самолет для аса (в музее Чкалова стоит И-16, Чкалов его испытал). Чтобы летать на нем, нужно быть асом. Не ас сразу свалится. И-16 крайне труден в управлении. И вот взлетели втроем, три истребителя, радио не было, обещали указывать путь прожекторами, но свет прожекторов блуждал, а потом и вовсе пропал. Что-то в небе мелькнуло, но определить — свой, чужой — нельзя было. Излетывался бензин, а сесть некуда: полосу занял бомбардировщик, который готовили лететь бомбить Берлин. Связи с землей не было. Бензин выгорел...»

Павел Павлович не знал, что на полосе бомбовоз, сел и врезался в него, чудом остался жив. Из взлетевших вместе с ним один разбился, другой бросил машину, выпрыгнул с парашютом. После стало известно, что в ту ночь погибло ни за грош девять «ишачков».

Павел Павлович рассказал и посомневался, надо ли знать молодежи такую правду о войне.

Ночью стучали ногами по палубе, с мостика доносились команды-стенанья. Судно парусило, ветер тащил его в здешнее болото, разворачивал. Буксир «Туапсе» помогал «Алексею Суркову» оставаться носом к волне. Большой белый теплоход уподобился подраненному свирицкими охотниками лебедю.

Утром бежала, пенилась, кровенела от солнца вода. В ресторане дали рисовой каши. Над судном сгущалась неясность, беспомощность, недужность. Павел Павлович мрачно пророчествовал: «До вечера проболтаемся». Ходили слухи, что капитан решил было подняться до Лодейного Поля, там пересадить пассажиров в автобусы. Он бы и поднялся, но за ночь ветром разбросало самоходки поперек фарватера, идти вверх по Свири нельзя.

Казалось так сладко остаться до конца на беспомощном судне... Тут явился чумазый речной буксир «Туапсе». Представилась возможность движения, перемены. Я перевалился на палубу буксира, пронизываемый дьявольским ветром. Вскоре влез на Свирицкий причал. Вдруг стали подходить большие красные автобусы: сработала связь, в которую и сам Павел Павлович перестал верить...

Через день, в конце другого дня, я стоял у причала Речного вокзала, скрывался от ветра в каменном проеме схода к воде, потом в вестибюле теплохода «Мария Ульянова», поставленного тут в качестве гостиницы. «Алексей Сурков» появился неожиданно, как пишут, «ком огней». Он шел будто крадучись, в неурочное время, с 40 пассажирами на борту.

Один из туристов растравлял мою душу: «Стало так хорошо. Все поселились кто где хотел, кто с кем хотел. Мы выходили в озеро утром, так было красиво: блестящий в снегу, в инее лес. И по озеру шли близко к берегу...» Если бы все повторилось. Нет... Плавание кончено.