Плавание по Волге без алкоголя - [9]

Давайте жить... друг другу, потакая. Тем более что жизнь короткая такая!

Город Дубовка — одна из бахчевых столиц. В Дубовке бережно сохраняется один дуб, его год рождения 1594-й. Размах кроны дуба — 25 м. Под дубом сиживали Болотников, Разин, Пугачев. Рассказала наша всезнайка, хотя в Дубовке не побывал ни один турист ни с одного рейса. Человек, ввернувший в методичку легенду о дубе, я думаю, тоже в Дубовке не бывал.

Вчера присмотрелся к той, уже описанной мною женщине, с тигриностью в облике, и должен оговориться: за девять дней нашего плавания, после танцев с толстым шахтером, дама как-то отмякла, ее лицо выразило то самое осуществление, ради которого мы плывем. А на голове у нее (она шла по трапу, я видел сверху) спереди хохолок-султанчик; это в ладу с неуступчивостью характера; бухгалтеру нельзя уступать.

Вчера был день в Волгограде. Мне хочется сказать: в Сталинграде — Волгоград ненатуральное слово, не прижилось к этому городу (и Сталинград — в прошлом). Без слова «Сталин» не объяснить, почему не отдали Мамаев курган, не скатились в Волгу, побили немца, выстроили новый Сталинград. Сталин — не рябой, узколобый, жестокосердный властитель в Кремле, убивец — не только людей, но и России. То — Джугашвили, так бы и надо сказать. Сталин — всеобщее творение, символ веры, отдельный от человека, даже непричастный ему. И город на, Волге — Сталинград... Царицын погребен, перепахан, Самара, Саратов, Ярославль, Кострома, Нижний Новгород — русские города, а Сталинград — советский, овеществленная наша доктрина, как говорится, воплощенная мечта. В Волгограде (ладно, пусть так и будет) чувствуешь себя как бы в столице уже осуществившегося царствия будущего. Место не мешает, не путается в ногах, не отвлекает камнями старины. Ходить по Волгограду, смотреть, дышать в нем — легко; взгляд прямой, смотришь прямо ему в глаза, не прищуриваешься, не косишься на то, что «в ложнорусском стиле».

В Волгограде много деревьев, серебристых елей, ясеней, акаций, берез. Не меньше и заводских труб, как положено социалистическому городу. И так далее. Я могу продолжать это одическое описание Волгограда в октябрьский, солнечно-ветреный день.

И не забыть бы про Волгу. Да, Волга! Это — легкие Волгограда, и это его ворота! И синева. И заволжские дали. И белые пароходы. Такие реки, как Волга, могут быть только в России, по силам только российским городам (даже и социалистическим). Волгоград и еще Ленинград. Правда, Петербург оседлал Неву, стал одной ногой на ее правый берег, другой на левый — и ничего, ноги стоят крепко по сю пору...

Ушли три дня и не вернешь — ау! где вы? Три незаписанные дня плавания, нерабочие дни, сбой с нормального хода. Коньяк в буфете астраханской гостиницы «Лотос» у пристани, — недоизъятый, недоупраздненный, просочившийся, хотя и разбавленный, но токсичный... В непьющей Астрахани. О! Астрахань!

В Астрахань сбежалось множество теплоходов: «Эрнст Тельман», «Енисей», «Тихий Дон», «Борис Чирков», «Ильич», «Н. В. Гоголь», «Юрий Завадский», «Хирург Разумовский»...

А Волга у Астрахани не так уж и широка (стоило ли плыть по Волге до Астрахани, чтобы сделать это открытие?)

Вчера передавали по радио из Москвы мой рассказ «Грибы поздней осени». Это мне был подан голос оттуда, из запредельных миров (за пределами достижимости еще в течение десяти дней). Так бывает: ты оторвешься, сбежишь, возможно, и заплутаешь, а тебе подадут голос, прочтут твой рассказ — и трудно бывает, как говорится, идентифицировать себя, оторванного, заплутавшего, с тем, в эфире звучащим, составленным из тобою когда-то написанных слов.

Начальник рейса — по туристической линии — в прошлом генерал авиации, командир дивизии, Герой Советского Союза Павел Павлович Калюжный рассказал о том, как таранил немца-разведчика. На большой высоте (кажется, на семи тысячах метров) в его самолете перестали стрелять пушка и пулемет: то ли сжался металл от холода, то ли замерзла смазка, то ли еще что... И он таранил. Он был истребителем. А теперь он начальник туристического рейса (или директор). Десять лет назад... Павел Павлович был молодцом. Он и теперь молодец, спортивный, подтянутый, седенький — и очень какой-то отдельный от толпы, внедренный в толпу как вожак — и отдельный. В лице его, кроме свойственной человеку его судьбы мужественности, суровости, есть еще и некая... Впрочем, в слове можно ошибиться. У него ускользающее из многоликости толпы, на чем-то своем замкнутое лицо, внимательно все видящие глаза, с живым мягким блеском.

И все же не писать три дня в плавании по Волге —это как болезнь, приступ нестабильной стенокардии. Да так оно и есть: грудная жаба. Во времена Николая Семеновича Лескова грудную жабу звали по-латыни «ангина пекторалис». Подверженный этой самой «ангине», писатель назвал одного из своих знаменательных героев Пекторалисом: Гуго Пекюралис, в рассказе «Железная воля».

Повернули. Собственно, повернули давно. За окном город Куйбышев. Всезнайка сказала, что в городе Николаевское Самарской губернии родился Алексей Толстой. Алексей Константинович или Алексей Николаевич, этого не сказала. Алексей Константинович родился в Петербурге, вспомним от себя.