Платонов тупик - [30]

— Пан, не забирай корову! Пан, не забирай корову! То млеко для киндер… Киндер, киндер… Дети. Больные… Жена больная!.. Пан!.. Пан!..

Но корову уже, подталкивая под зад, солдаты грузили в машину, а в Ивана вцепилась сзади его мать и умоляла:

— Успокойся… Успокойся, Ваня, сыночек… Не трогай их, пусть берут…

Иван ударил кулаком по перилам, выругался:

— …твою мать! Что же это за люди?!

Услышав, как Иван выругался, фельдфебель обернулся и, уперев в него большие круглые стеклянные глаза навыкате, будто на них были толстые, двойного стекла очки, со смаком повторил матерщину и рявкнул:

— Мольшать! Ты кушать лошадка, великая германская армия кушать карьёвка. Ферштейен? Мольшать! — Он хотел что-то скомандовать своим, но снова обернулся к Ивану, достал из пазушного кармана портмоне, вытащил одну купюру в десять марок, пришлепнул ее на перила и, подняв палец, пояснил: — То есть германская деньга! — После этого залез в кабину, и грузовик медленно пополз со двора. На улице фельдфебель, не вылезая из машины, прокричал что-то остальным, и один за другим грузовики уехали, оставив улицу изувеченной, изрытой глубокими колеями, будто ее перепахали какие-то немыслимой величины животные. А было их тут всего три грузовика и человек пятнадцать солдат.

Иван висел на перилах крыльца и рыдал, как ребенок. Мать взяла его и легко повела в хату — он был вялый, легкий и покорный, как резиновая кукла с выпущенным воздухом. Уронив голову на стол, он вздрагивал от рыданий, бил кулаком по столу и ругался:

— Ограбили!.. Чем я буду кормить восемь ртов? Чем? Паразиты! Еще и издеваются!

— Ну, успокойся. Успокойся, сыночек… Слава богу, этим обошлось: все-таки кой-что оставили. Перебьемся как-нибудь. Не мы одни… Они всю улицу обчистили. Как люди, так и мы… Моли бога, что этим кончилось, могло быть и хуже. Вон сколько случаев было, рассказывают: заберут что надо, а остальное подпалят. И хату, и все. А то еще и поубивают.

— Да лучче б он убил меня! — стонал Иван.

— Ну, ишо что выдумал! «Лучче». А мы бы тогда что делали без тебя? Ты об нас, об детях подумай, прежде чем такие слова говорить. Не гневи бога. Хорошо, что этим кончилось.

Но Иван не успокаивался:

— И чтоб мне, дураку, спрятать ту пшеницу или замусорить ее горелой? И корову можно было в кучугуры угнать…

— Мужик задним умом крепок, — сказала мать. — Нечего казниться теперь: разве знаешь, куда и зачем они нахлынут? Они ж не предупреждают. Знал бы куда падать — соломки подостлал бы. Это известно.

Когда возвратился домой Платон, Иван все еще лежал головой на столе, всхлипывал и ругался. Платон взглянул на мать, спросил глазами, что с ним.

— Гости приезжали, — сказала она. — Немцы. Хлеб забрали… Корову тоже увели, ироды.

— Никого не тронули?

— Слава богу, никого.

Платон снял плащ, прошел к жене. У той был сильный жар, и она металась, не зная, куда себя девать.

— Ты… — поймала она его холодную руку, потянула к голове. — Наверное, я не выживу… Не оставляй нас, Платон…

— Да вот же я, пришел.

— Не оставляй…

— Ладно, ладно. — Он подошел к Ивану, положил ему руку на спину. — Успокойся. Ну что ж теперь делать? Война. Их сила, их власть.

— И откуда ты взялся со своей конякой? — сквозь слезы начал Иван: — Не было б ее, может, корову и не взяли бы. А то разделили: «Ты кушать лошадка, а германская армия кушать карьёвка», — передразнил он немца.

— Иван, — подала голос Генька. — Ну что ты говоришь? Ты все-таки думай… Платон Павлович, не обращайте на него внимания.

— А что я такого сказал? — поднял голову Иван.

— Ничего, ничего, — похлопал его Платон. — Успокойся.

— И правда, хватит убиваться так-то. И попрекать нечего и некого, — напустилась на Ивана мать. — Не было б коня, так, думаешь, корову б оставили? Оно и видно… Ну взяли и взяли, пущай подавятся ею. И хлеб… Не куплен же? Как пришел, так и ушел…

— А есть что будете?

— Что есть, то и будем. Кукурузка — тоже хлеб. Пока есть в поле, надо не полениться да еще натаскать. — Она неожиданно улыбнулась, кивнула на ребят, которые рассматривали невиданные ими доселе деньги: — Не даром взяли — заплатили! Аж десять марок! А что с ними делать?

— В нужник сходить, — зло бросил Иван.

Наконец он успокоился, зажег другую коптилку, пошел в чулан наводить порядок. Немного погодя к нему вышел помогать Платон.

— Видал, что натворили, гады? Семечки рассыпали, горелую пшеницу — тоже. Теперь перебирай вот по бубочке. — Окинул взглядом припасы: — Ну, насколько этого хватит? Месяца на два — на три? До крапивы не дотянуть…

— Ты в поле был… Там есть еще что-нибудь?

— Есть, только далеко… А народу по полям бродит! Из города все там. Быстро подберут. День-два — и все чисто будет.

— Я тебе помогу.

Иван взглянул на брата, спросил:

— Куда-то ходил сегодня?

— Ходил.

— Ну и что решил?

— Да ничего. Она, жизнь, сама решает за тебя…

Ничего не понял Иван из этого ответа, хотя хотелось узнать определенно, что решил Платон: не было бы беды еще и с этой стороны. А тут дела пострашнее. Но допытываться не стал, оставил на утро.

Всю ночь Платон вздыхал, раскидывал и так и эдак, а утром все-таки пошел и зарегистрировался. Его предупредили, что он не имеет права никуда отлучаться из дома и каждую неделю обязан являться на отметку…