Платонов тупик - [28]

— Еще не поздно, семи, наверное, еще нет, а хождение разрешено до девяти, — оправдывался Васька.

— Ладно, ладно. Проходи.

— Я не один…

— А-а-а… — Голос у Арсения вдруг сник, он с минуту смотрел в темноту, потом сказал: — Ну что ж, проходите. Сватов, что ли, ведешь? Так почему ко мне? У нее мать есть, и живут они напротив. Заблудился? — Арсений пытался шуткой сгладить неловкую паузу. Васька не ответил. Дело в том, что Арсюхина племянница Паша — Васькина ровесница, с которой они с самого детства были «жених и невеста». Когда повзрослели, Ваське стало неловко быть Пашиным «женихом», тем более что он полюбил девочку из другого класса, блондиночку Валю Мальцеву, и сердился, когда кто-то по-прежнему клеил ему в невесты Пашу. А Паша, красивая чернобровая дивчина, с двумя толстыми, черными как смоль косами до пояса, была к Ваське неравнодушна. Когда еще училась в школе, она часто прибегала к нему то за учебником, то сверить задачку, а теперь бегает к Ваське за новостями и жадно слушает советские сводки, обволакивая Ваську влюбленными глазами…

— Нет, не заблудились мы, — ответил за Ваську Платон. — Мы к тебе, Арсений… — Отчества Платон не знал и ждал, что Шахов ему подскажет, а тот, узнав Платона при свете лампадки, смотрел на него раскрыв рот. В глазах застыл смертельный страх, как у приговоренного к расстрелу.

Из спальни показалась Арсюхина жена, спросила:

— Кто там к нам пришел?

Арсюха встрепенулся, отмахнулся от нее резко:

— Сиди там! Не твое дело! — И закрыл перед ее носом дверь.

— Не узнал, что ли? Чего испугался? — заговорил Платон мягко. — Будто я казнить тебя пришел.

— Меня не за что казнить, — быстро заговорил Шахов. — Не за что! Я ничего такого не сделал: ниоткуда не сбежал, не дезертировал, никого не продавал.

— Ну и хорошо, — сказал Платон. — Я поговорить пришел… Сесть можно? — Он подвинул себе табуретку, сел. Арсюха тоже несмело опустился на табуретку. — Поговорить хочу… Расскажи…

— А мне нечего рассказывать, я ничего не знаю, — перебил Платона Шахов. — Когда пришли немцы, сразу арестовали Полянского и всех других. Говорят, они были оставлены для подпольной работы, но их кто-то выдал. Других никого не тронули, только на учет взяли. С тех пор пока тишина. Вот и все.

— Ты как живешь?

— Как? Так и живу.

— Уехать не пытался? — спросил Платон.

— Куда ехать? — хмыкнул Арсюха недовольно. — Ехать меня никто никуда не приглашал. И тут никто не оставлял. Как получилось, так и получилось: был и остался.

— Обязательно надо было приглашать?

— А как же? Всех собрать и сказать: так и так, обстановка складывается так-то. А то сами сели и укатили, а ты как хочешь.

— Многие самостоятельно…

— Хм! «Самостоятельно»! На чем же я самостоятельно уехал бы? На своих двоих? С семьей? Далеко ушел бы! Вам хорошо говорить: заранее вагончик был приготовлен, все чин чином, сели и уехали. А про рядовых подумали? А теперь ищете…

— Да ты-то и не очень рядовой был. Но ладно. Я не об этом хотел говорить, — сказал Платон примирительно.

— А о чем же? — насторожился Арсюха.

— Жить как думаешь дальше?

— Как придется. Надо как-то пережить это время, пересидеть, перехитрить немцев, затаиться и сохранить… кадры.

— Какие кадры? — не понял Платон.

— Как «какие»? Человеческие. Наши. Вы уехали для чего? Шоб сохранить руководящие кадры? Верно? Правильно, не спорю. Там легче будет сохранить. Тут бы немец мог пошпокать. А рядовые и есть рядовые, с них спрос маленький.

— А руководителей расстреливают?

— Смотря каких. Если никакого вреда не делать немцам, не трогают. — Помолчал, заговорил более уверенно: — Да и что шебуршиться? У него вон какая сила! Плетью обуха не перешибешь. Надо ждать, когда наши там соберутся с силами да вызволят нас. Тогда и мы пригодимся. А я так куда хочешь пойду — хоть в армию, хоть на самую тяжелую работу.

— Думаешь, вернутся наши?

— А как же! — уверенно сказал Арсюха. — По всем приметам — немец уже выдыхается.

Платон не стал спрашивать, по каким приметам это ему видно, важно было, что он хоть верит в нашу победу.

— Говоришь, надо пережить это время?

— Да… А что? Вы думаете, это легкое дело?

— Пережить-то можно по-разному. Можно, чтобы сохранить свою шкуру, пойти на службу к оккупантам…

— Смотря какая служба… Одно дело служить в полиции и другое — на путях, щебенку подбивать под шпалы.

— Разницы мало: щебенку-то подбивать — дорогу немцам мостить, по которой они военную технику гонят против наших…

— Так-то оно так… И все-таки, я считаю, то меньшее зло.

— А что, работают и там, и там?

— Да! Работают и служат. — Арсюха немного успокоился, даже на Ваську оглянулся: что же ты, мол, даже этого ему не объяснил? Васька стоял у входной двери, облокотившись о притолоку, слушал их разговор и в ответ на Арсюхин взгляд только переступил с ноги на ногу. И Арсюха продолжал: — Работают. Дело другое — как работают, но работают — голод ведь не тетка. Это мы тут вот пока держимся на подножном корме, поднатаскали, — он опять взглянул на Ваську, снова ища у того поддержки. — А у других, у городских, сразу голод начался. Хочешь не хочешь — пошли на биржу труда.

— Биржа труда? Это что такое?