Платонов тупик - [16]

— Скоро поедем?

— Давай трогай! А то немцы накроют!

— Чего стоишь?

Платон показывал им на красный светофор и разводил беспомощно руками.

Один за другим станцию с ходу проскочили два состава, и Платон видел, что они прошли на красный свет. Он поискал дежурного, хотел спросить, что делается на линии, но его нигде не было видно. А светофоры все вдруг неожиданно погасли, и Платон понял, что они теперь не действуют. Стоя на параллельной линии, он взглянул влево-вправо, крикнул Сашке:

— Трогай потихоньку, я стрелку переведу, — и побежал вперед, к стрелке.

В этот момент где-то за вокзальчиком послышалась стрельба, взрывы снарядов. Один со свистом перелетел через станцию и разорвался в поле, другой ухнул прямо в привокзальном скверике. Платон торопился со стрелкой, а ее, как назло, заело, и он не мог совладать с ней. Наконец совладал, перевел, хотел уже бежать к паровозу, как услышал необычно близкий свист в воздухе, пригнулся машинально, и в тот же миг раздался оглушительный взрыв. Снаряд угодил в котел паровоза, послышалось шипение, пар и дым окутали паровоз. Платон кинулся к нему. Клара увидела его из теплушки, закричала испуганно:

— Папа! Папа! Куда ты!

— Сидите на месте! — приказал им на ходу Платон, а сам сквозь клубы пара пробился к будке паровоза, крикнул: — Саша! Сашка!.. Жив? Что там у тебя?

— Жив, — откликнулся Сашка. — Я-то жив… — И он полез из будки на землю, дав понять Платону, что там больше им делать нечего.

— Как же быть? — вырвалось у Платона. — Как быть?

Он оглянулся на вокзальчик — там где-то должен все-таки быть дежурный, но вместо дежурного увидел, как на перрон выскочили один за другим два мотоцикла с колясками. До Платона не сразу дошло, что это немцы, он какое-то время смотрел на них с любопытством, и только минуту или две спустя в его сознании стало проявляться, что это враги. И эти каски, и этот серо-зеленый цвет одежды, и эти автоматы — все было чужим. И особенно этот гвалт, крик, даже не гвалт, а какой-то рявкающий, злобный базар, который они учинили, — все было чужим, непонятным, ужасающим.

Немцы быстро соскочили с мотоциклов, двое бросились к вокзальчику, один из них полоснул автоматной очередью по стеклам, другой ногой открыл двери, и они скрылись внутри. Двое других бежали к составу, и Платон смотрел на них как-то оцепенело, не находя в себе силы ни убежать, ни спрятаться. А немец уже вот он — бежит к нему. Наставил автомат, орет прямо в лицо:

— Зольдат? Партизан? Коммунист? Юда? Пук-пук! — Выпалил все это разом и, не ожидая ответа, кинулся к теплушке. — Вег! Раус! Давай-давай! — согнал всех на землю, сам залез внутрь, стал потрошить вещи. Он что-то ругался, выбрасывал оклунки наружу, гремел посудой.

Мария, Клара и Женька сгрудились возле Платона, дрожали, ждали от него спасения, а он стоял и не знал, что делать.

— Рвать надо, — негромко, но твердо сказал Виталий. — Пап, рвать надо.

— Что рвать? — не понял Платон. Он думал, Виталий советует рвать документы. Но как это сейчас сделать?..

— Бежать, бежать, Платон Павлович, — пояснил ему Сашка и, дернув за рукав, кивнул под вагон.

— Куда бежать?..

— Ну, не ждать же, пока они нас тут прихлопнут? — сердился Виталий.

Платон взглянул на жену, на детей, кинул глазами под вагон, но Мария, поняв его намерение, схватила его за руку, зашептала испуганно:

— Нет, нет, не оставляйте нас! Платон, не оставляй нас!

— Ну, как хотите! — махнул рукой Виталий и нырнул под вагон. За ним метнулся и Сашка.

— Виталий! Куда же ты, Виталий?

Но сын не слышал ее — он и Сашка поднырнули под горелый состав, скатились с насыпи по ту сторону и скрылись в зарослях еще не убранной кукурузы.

Немец выпрыгнул из теплушки, что-то сердито кричал в лицо испуганным то Платону, то Марии, те, ничего не понимая, машинально крутили головами, повторяя зачем-то одно и то же:

— Не понимаем… Не понимаем…

— «Не понимай», — сердился немец. — Гольд? Гольд? Зольото?

— Нету, — понял Платон, о чем тот спрашивал. — Нету золота…

Немец схватил одну руку Марии, другую, осмотрел пальцы, запястья и, не обнаружив никакого украшения, заругался, дернул за узел платка на груди, увидел на шее серебряную цепочку, рванул с силой, Мария вскрикнула от боли.

— Молчать! — заорал немец, пряча цепочку в карман. — Пук-пук! — пригрозил он автоматом. Крикнул что-то своему напарнику, который тем временем уже обшарил паровоз и вагоны, тот ответил, и этот снова заорал на Платона и его семью, указывая на вокзальчик: — Ком! Ком! — Подталкивая их стволами автомата, погнал через пути на перрон. В вокзале загнал их в угол, приказал сесть. Тут появились еще немцы, что-то стали кричать друг другу, Платону запомнилось из этого крика только одно слово: «Цивиль, цивиль». Всякий раз, когда они оглядывались на Платона, они почему-то произносили это слово. Пошумев с минуту, немцы ринулись на улицу, взревели мотоциклы, и все стихло.

Осторожно поднялся Платон, подошел к окну, выглянул — на перроне было пусто. Вдали стоял его состав, паровоз еще не остыл — клубился паром. Откуда-то стали накапливаться беженцы. Заслышав стрельбу, они попрыгали с платформ и пересидели немцев по ту сторону насыпи. Ошарашенные суматохой, люди молчали, машинально приводили себя в порядок: отряхивались, женщины перевязывали платки, проверяли узлы.