— Клара, ты что?.. Иди сюда…
Она закрутила истерично головой, затряслась, и слезы хлынули вдруг в три ручья — будто прорвались.
— Маруся, успокой ее.
Мария оглянулась на Клару.
— Что с тобой, доченька? — привлекла к себе. — Ой, вся колотится! Бедная… Испугалась! Ну, успокойся, успокойся. — Она уложила ее голову себе на колени, стала гладить.
Платон взял у Сашки бутылку, вытряхнул из нее остатние капли молока на пол, пучком пакли насухо вытер бутылку изнутри, вдел туда скрученную в трубку записку и крепко забил пробку. Выпрыгнул из вагона, взял лопату и пошел к могиле. Копнул раз-другой свежую землю, вложил в яму бутылку и, засыпав ее, вернулся к вагону. Передавая Сашке лопату, сказал:
— На всякий случай… А документы я сохраню. — И он сложил все Николаево добро стопкой на расстеленный платочек, перевязал кончики крест-накрест узелками, передал Женьке: — Спрячь в ранец.
Вечерело. Пополз туман, стало зябко.
А светофор все светился ярким красным глазом…
— Сходить туда, что ли? — спросил Сашка. — Может, и ждать нечего?
Платон и сам не раз уже подумывал об этом же, но станция еще далеко, а стоящий впереди состав и живой огонек вселяли какую-то надежду.
— Далеко идти-то, — сказал Платон. — Подождем.
Наконец, когда уже совсем стемнело, светофор, к всеобщей радости, мигнул и переключился на желтый. Не дожидаясь зеленого, Платон осторожно двинул состав вперед. «Хоть поближе к живым людям…» — воспрянул он духом, вглядываясь в темную, без огней станцию.
Станция жила! Платонов состав пропустили сразу на восточный парк. Думал, так и проскочит с ходу, но выходной светофор был закрыт, и Платон, наказав Сашке никуда не отлучаться, побежал к дежурному. Там сказали, что к нему прицепят еще три вагона и отправят, держать не будут.
— Ну-ка, вот, — старший конторщик положил перед ним документы на три вагона.
— А что за груз?
— Станки, — сказал тот. — Что же еще?
— И куда их?
— Как куда? Туда! — махнул конторщик в сторону востока. — Все туда.
Платон посмотрел на конторщика — молодой, коренастый, какой-то бесшабашный, будто выпивши. Хотел Платон то ли спросить что-то, то ли замечание сделать, но конторщик опередил его:
— Ну что, начальник, остолбенел? Проверять груз будешь или поверишь? Давай, дядя, иди. Мы вот скоро расчистим тут — и за вами вдогонку. — Зазвенел телефон, конторщик снял трубку: — Прицепили? Хорошо! Документы у начальника поезда. Ушел уже.
Понял Платон, что речь идет о его составе, побежал обратно к поезду. Вагоны действительно уже были прицеплены, и Сашка нетерпеливо ждал его у паровоза.
— Сказали, сейчас отправление дадут.
— Да, я знаю, — сказал Платон, и тут же загорелся зеленый: — Вон, уже. Поехали.
Даже не верилось, что так быстро им удалось прорваться. Хотел спросить, почему их так долго держали на входе, и не успел. «Наверное, все-таки бомбили станцию… Пока восстановили…»
До Дебальцево добирались медленно, их часто и подолгу держали на разъездах и перегонах. Чем ближе к станции, тем чаще и длительнее были остановки. Сашка беспокоился: дотянут ли, воды в котле было на минимальном пределе. Платон посматривал на водомер, прикидывал: да, маловато, но помощника своего успокаивал:
— Дотянем! Не держали бы только…
И они дотянули. Наконец их впустили в станцию, приняли в парк прибытия товарных поездов на самый дальний путь. Платон подошел к двери, посмотрел вправо-влево, перед собой — и ничего не увидел, кроме моря вагонов. Казалось, залезь на крышу любого из них — и беги по крышам до самого горизонта, — так плотно были забиты все пути. Наверное, так же выглядела и его родная Ясиновка в последние дни. Представил Платон, что творится теперь в кабинетах станционного начальства, — и тошно стало. Однако делать нечего, надо идти выяснять.
— Я пойду, — сказал он Сашке и пошел.
То через тормозные площадки, то под вагонами пробирался он к диспетчерской службе. Грузный, непривычный к таким переходам, он весь вспотел — пот струился из-под фуражки по лицу, рубаха прилипла к спине, совсем задохся, пока перед ним открылось пространство, свободное от вагонов. Огляделся и направился прямо в диспетчерскую.
— Товарищ, товарищ, сюда нельзя! — решительно остановил его на пороге диспетчер.
— Одну минуту, — поднял руку еще более решительно Платон и быстро представился.
Диспетчер недоверчиво оглядел гостя — грязный, весь взмыленный, — на начальника не похож. Платон тоже взглянул на свою одежду, на руки, объяснил:
— Я ведь и за машиниста. Остались вдвоем с кочегаром, машиниста убило. Налетел фашист и прошил весь состав пулеметной очередью… Похоронили парня в поле… У меня там жена, дети — в теплушке и пять вагонов со станками. — Он показал документы.
Смягчился диспетчер, добрее стал — то ли подействовало, что перед ним хоть и чужое, но начальство, то ли пережитое Платоном разжалобило. Даже документы не стал смотреть.
— Я все понимаю, — сказал он. — Но вы видите, — он указал на широкое окно на улице — из него крыши вагонов были виднее, чем с паровоза, и простирались они до самого горизонта — сплошные крыши, крыши…
— Да, я вижу, — сказал Платон. — Такое же столпотворение было и у нас. Но…
