Платон. Его гештальт - [5]

форма, полностью соответствующая тому определению, которую когда-то дал ей Аристотель: «Форма, или первообраз (παράδειγμα)… есть определение сути бытия вещи».[25] Аристотелевская форма понимается георгеан-цами как вечная, невозникшая и неуничтожимая праформа (Urseinsform). Вольтере пишет о неисторичности гештальта, который не может быть раскрыт указанием на его причины и описанием исторического развития, в котором он проявляет себя: «Гештальт в истории — это не сумма совокупного развития, а вспышка света в данный исторический момент. Это „носитель вечных сил". Гештальт — это „печать божественного" и как таковой он вне времени».[26] Фридеман, так же как и Вольтере, много говорит о вневременности гештальта, «возникшего из божественной середины», о его целостности и единстве, но, пожалуй, лучшим определением гештальта служат его слова: «Средством для определения гештальта является мера, заимствованная из космического устройства и перемещенная в человеческое, чтобы организовать его сходным образом; не меняясь от одного лица к другому и не будучи воплощена в чьей-либо личности, она в таком своем значении впервые придает ценность положению „Человек есть мера всех вещей"».[27]

И все-таки гештальт может при определенных условиях подвергнуться действию разрушительных сил и утратить свою органическую целостность: у Фридемана гештальт «раскалывается», «растягивается», даже «уничтожается и исчезает», оставляя человека в обезбоженном и опустошенном мире. Борьба за греческий гештальт и составила содержание деятельности Сократа, который в одиночку выступил против сил разрушения: Фридеман говорит, что в это время распада оказался «действителен как раз только сократический гештальт», это Сократ подтвердил своей смертью («его смерть и есть его учение»).[28]Платон, продолживший борьбу своего учителя, не остался в рамках одного только мышления (Фридеман замечает, что Сократ был вынужден оставаться только мыслителем), а устремился к тому, чтобы придать сократовскому гештальту характер действительной жизни, для чего соединил в своей деятельности духовное с телесным. Гештальт не может быть только мыслимым, духовным, он требует духовно-телесного единства. Служение, объединившее Платона и его учеников в Академии, потребовало именно такого единства, освященного культом и волей Платона. «Уносящуюся вверх, упоенную собою душу Платон вернул на телесную почву, погрузил в нее в виде ростка — а это не удавалась ни орфикам, отказавшимся от телесного начала, ни христианам, отрешенным от греческого истока, — и избежал того, чтобы благоговение перед родственной богу душой закоснело в единственном жесте: в бегстве от земного и мольбе к небесному. Как мы показали, платоническая душа возросла не из отрицания тела, как христианская, а из утверждения творческой силы духа; она никогда не противопоставляется телу в изначальном и постоянном, но в самом крайнем случае лишь во второстепенном смысле, обусловленном соответствующим моментом в отправлении культа, и потому оказывается способна вобрать в себя и заново связать между собой сущностные силы плоти».[29]

Если читатель надеется найти в книге Фридемана описание жизни Платона и портрет его как исторической личности, то он будет разочарован — книга написана в особом жанре гештальтбиографии (Ge-stalts7=\][po0u6tre34s3biographie), который не предполагает внимания к событиям в жизни героя, поступкам и личным мотивам его деятельности. Жанр гештальтбиографии был широко распространен в кругу авторов, испытавших в той или иной мере георгеанское влияние. Таковы книги Норберта фон Хеллин-грата о Гёльдерлине, Фридриха Гундольфа о Георге и Шекспире, Эрнста Канторовича о Фридрихе Великом, Эрнста Бертрама о Ницше, «Мифы Платона» Карла Рейнхардта; можно заметить признаки гештальт-биографического подхода и в гадамеровской «Этике Платона». Более того, закономерно возникает вопрос: а разве корпус диалогов самого Платона не представляет собой своеобразной гештальтбиографии Сократа? Если, как говорят, другие ученики Сократа в своих Σωκρατικοί λόγοι пытались максимально точно и полно воспроизвести облик и речи своего учителя, то Платон к этому явно не стремился. Не всегда заботясь о соответствии историческому Сократу, он выстроил образ собственного, платоновского, Сократа — такого, каким он, с точки зрения Платона, должен был быть. И Фридеман, уподобляясь своему древнему учителю, старается увидеть в жизни Платона действие высших сил, направляющих его к достижению не личных, а сверхиндивидуальных, божественных целей. Те же, кто после выхода книги Фридемана поспешили заявить, что автор сумел показать в ней Платона-человека, не увидели в ней главного — того, что личность Платона автора не занимает вовсе, взгляд его направлен на платоновский гештальт, в котором, как говорил Эрнст Юнгер, «человек принадлежит вечности».

В. В. Прокопенко

Противодействующие силы

ФРИДРИХУ ГУНДОЛЬФУ, ВОЖДЮ И ДРУГУ

Хотя Платоново царство одними и теми же надвременными границами четко отделяло себя от череды эпох, столь отличающихся друг от другаw, как Возрождение и наше нынешнее время, все же оно росло, строилось и приобретало свои черты в связи со временем: ведь чем сильнее временные бури заставляют возникающий из божественной середины гештальт искать себе более прочный фундамент и вырабатывать более завершенную структуру, тем увереннее он, направляя развитие и создавая одни и те же формы, возвышается среди позднейших ненастий.