Платон. Его гештальт - [30]
Непреходящее и образцовое свершение платонизма, в такой чистоте не свойственное никакому другому духовному движению, нам видится в том, что наиболее яркая истина, познанная человеческим мышлением, открытие того, что всякая достоверность, всякий закон и всякое заслуживающее доверия суждение, какие только можно помыслить, построить и удержать, должны основываться на предпосылках, полагаемых нами самими как идеи; что измышляемое таким способом не лежит брошенным в бесплодном поле мышления, не достается на откуп записным упорядочивателям для дальнейшего упорядочивания, но в пламенный миг мысленного усмотрения, все с тем же жаром не замирающих дионисийских сил отливается в гештальт гением логического открытия, и что эти силы, неиссякающие и циркулирующие в новом гештальте, навечно заключены в творческую, плодотворную культовую форму, откуда они оказываются способны вновь порождать и формировать гештальты, и так без конца. Одним из величайших чудес всей истории духа, подвластным только древнему греку, в чьем сколь угодно далеком от чувств мышлении все еще бурлит телесная формирующая сила, нам представляется то, что нечто всего лишь полагаемое, а не произрастающее, всего лишь помыш-ленное, а не сотворенное, вдобавок к мозгу получает еще и лоно, способное рождать все новые и новые гештальты. Поскольку к идее прекрасного нельзя приблизиться иначе как проплыв безбрежное море прекрасных вещей и мыслей, приняв последнее посвящение и после этого увидев наконец прекрасное, как оно существует само по себе, и поскольку при этом недопустим никакой другой способ, кроме как создать его зримый образ, — постольку всякое всего лишь упорядочивающее, разрушающее или растворяющее действие, всякое рационалистическое отведение жизни во все более узкие жилы, вплоть до полного замирания ее пульса, оказывается изгнано из этого духовного царства, и преграждается пагубный путь какому бы то ни было упадку культуры, каковым ей грозили громоздкие, подавляющие ее мыслительные леса и каковому невозможно было бы воспрепятствовать как-либо иначе. «Любое время — это Сфинкс, низвергающийся в пропасть, как только решена его загадка»[167], — говорит поэт. Платонов закон жизни требует, чтобы ничто придуманное человеком или всего лишь упорядоченное им не оставалось в стерильном состоянии мыслительной схемы, но в огне открытия и в свете порядка сразу переплавлялось им в гештальт, который уже не доступен логическому, вырвавшемуся и обособившемуся из жизненного единства. Ведь если осуществленное мыслью открытие, не испытывая дальнейших превращений, останется в ее сфере, то ничто не спасет его от более мелких умов, которые уже не могут ничего развить, ничему придать новую форму, а с усердием евнухов способны только подразделять, разветвлять, да сооружать леса вокруг строения жизни, пока оно не захиреет и не рухнет под их тяжестью. Ибо ничто так не истощает жизнь, [168] как упорядочивающая ее сила: «Все образуемые ею связи сами по себе безжизненны и распадаются после того, как израсходуется их практическая ценность или растворится их логическая истинность, не оказав на человеческую душу никакого другого влияния, кроме отягощающего и разлагающего. Поэтому единственным эффективным действием Упорядочивающей способности в некую почти невообразимую эпоху было бы не порождение, а самоосквернение духа: все мировые силы лишь без толку терялись бы в хаосе, бессмысленными бы оказались все возведенные в нем порядки, подобно тому как чисто логическое пересечение линий и плоскостей, чисто практическое нагромождение коробок и перегородок хотя и изображало бы кубические ярусы доступных для обитания пространств, но не означало бы строительства подлинного человеческого дома».
