В любом случае, его ярость испарялась, Гермиона ощущала это всем своим существом, кляня слёзы, что продолжали течь по лицу и шее.
— Какого хера ты плачешь? — на выдохе произнёс он, и от этого голоса, от неясной, страшной пародии на извращённую заботу, которую различила в нём Гермиона, её глаза зажмурились, а изо рта вырвался всхлип.
— Заткнись! Заткнись и отпусти меня! — захлёбываясь собственным криком, она опустила голову, всхлипывая. Желая умереть от унижения, от того, что он заставлял испытывать, глядя на её слабость. Глядя, поедая её кусок за куском.
Она клялась себе, что он никогда не увидит их.
И вот. Полюбуйтесь. Соплячка, трясущаяся от рыданий так, что плечи ходят ходуном, а позвонок больно упирается в камень стены.
Гермиона считала удары своего сердца, не двигаясь, ощущая лишь его сжимающиеся руки на плечах. Задним умом она поняла — она знает, что с ними происходит. Это казалось таким легким, таким разумеющимся.
Это просто глупость. Огромная и липкая бездна глупости.
Отъявленное издевательство с его стороны и её упрямство. То, что нельзя сталкивать. Никогда, никогда нельзя допускать столкновения этого. Но сейчас, когда его дыхание шевелило её волосы, она понимала, что не хочет двигаться. И снова исполинская злость, накатывающая такими огромными волнами.
Она не должна чувствовать этого. Того, что, кажется…
Ей это нужно.
Стало вдруг невообразимо нужно. День назад? Два? Нет. Ей нужно это сейчас. А, быть может, было нужно всегда. Просто он никогда прежде не подходил к ней так близко, чтобы она вдохнула в себя эту нужду. Чтобы она проникла в легкие и стала частью её.
Поэтому Гермиона стояла, зажмурив глаза. Стояла, не понимая, почему он не шевелится, а просто молча продолжает сжимать её плечи, ведь, кажется, прошло уже несколько минут. И ровно столько времени понадобилось, чтобы осознать — она вцепилась в плотную ткань свитера, сжав его предплечья. То ли не подпуская к себе, то ли не желая, чтобы он отходил, тайно подпитываясь его холодным теплом.
То ли стремясь так сильно сжать его руки, чтобы они отвалились к чёртовой матери, потеряв приток крови.
Последний всхлип сорвался с её губ.
Она приоткрыла глаза и смотрела на крупную вязку материи перед собой где-то на уровне малфоевских ребер, не желая поднять взгляд. Медленно разжала руки, чувствуя, как пальцы с трудом расслабляются. Как на щеках остывают слёзы.
— Твоя сумка, значит.
Что?..
— Что? — Гермиона удивлённо подняла глаза. Малфой смотрел пусто и отрешённо, сверху вниз. И расстояния между ними было прилично.
— Он нёс твою грёбаную сумку.
— Да. У тебя проблемы с этим?
Его бровь поползла вверх, образуя несколько складок на полуприкрытом волосами лбу.
— Нет. Просто удивился. Ты ему заплатила за это, наверное.
Гермиона тяжело вздохнула.
— Отпусти меня.
— Я не держу тебя.
Они оба уставились на стискивающие её плечи бледные пальцы. А затем снова друг на друга. — Малфой, пожалуйста. Я устала, давай просто сделаем это и вернёмся в гостиную.
Конечно, она говорила о патрулировании.
Тихая просьба сорвалась с губ, прежде чем Грейнджер успела проконтролировать свой голос, который дрожал и звучал так, будто ее били розгами несколько недель кряду.
Всего одно мгновение — и пустота навалилась на неё всем своим эфемерным телом. Его руки исчезли так внезапно, что она даже не поняла, как это произошло. Просто в один момент оказалась без поддержки.
Расправила плечи и вытерла ладонью влажные щеки, стараясь не придавать особого значения тому ветерку, что пронесся под ребрами, когда он сделал шаг назад. Со вздохом посмотрела на Малфоя, собираясь сказать что-то о его дурацкой привычке хватать её за плечи, но… сердце застыло.
Он смотрел сквозь неё.
Так, как в поезде.
Так, как всю свою жизнь.
Так, как должен был смотреть всегда.
Безразличие. Прохладное «ничего».
Гермиона опустила взгляд, осторожно обходя его, чувствуя, что горький комок в горле никак не желал рассасываться. Малфой медленно сунул руки в карманы брюк. Приподнял брови, глядя на неё с отстраненной неприязнью.
— Мы тут всю ночь проторчим или, может быть, все-таки приступим к патрулированию? — холодно осведомился он, окидывая девушку взглядом. Та прерывисто кивнула, не отрывая от него глаз.
Драко чувствовал сильнейшее желание стереть с её лица это растерянное выражение.
И влагу, оставшуюся на щеках от слёз. Малфой чувствовал, как покрывается холодной плёнкой сердце, потому что память снова выбросила не тот образ и упрямо держала его в сознании.
Он развернулся и пошёл по темному коридору слишком быстро, глядя прямо и слыша шорох легких шагов за спиной. А перед глазами стояло лицо Нарциссы, полное ужаса и слёз. Он видел его перед собой. Вот так же прижимал к стене, когда она пыталась вырваться из его рук.
— Драко, отпусти меня!
— Так нужно, — хрипит он, сжимая дрожащие пальцы на её плечах.
— Драко! Они хотят отнять у меня память!
— Они убьют тебя, если не сделать этого, — тихий голос его, будто чужой. Глухой и безжизненный. — Ты отправишься в Азкабан вместе с отцом, если не это.
— Лучше Азкабан, чем прожить всю оставшуюся жизнь ТАК.
— Миссис Малфой, эта процедура совершенно безболезненна.
