Планета в подарок - [212]

— Черт возьми, нет. И думаю, я имею достаточно оснований гордиться тем, что я есть!

— Тем не менее ты уже был марсианином задолго до того, как появился на свет. Формы марсианского общества были запланированы. То, чем ты гордишься, — честь, традиции, образ поведения — не были случайными, а явились результатом претворения в жизнь грандиозного плана развития.

— Может быть, формирование марсианина как личности — лучший результат вашего плана, а остальные? — я сделал гримасу. — Медведиане? Я думаю, они в целом хорошие люди, но Дживес — медведианин, и он оказался способным закрыть кран кислородного баллона ребенка, и знание того, что центавриане страстно желали его заполучить, не является оправданием. Земляне? Питер и Лилит — земляне, и они были готовы похитить ребенка и увезти его отсюда. Центавриане дурно пахнут давно. Да и… сами марсиане, которые готовы позволить своим внучкам…

— Рэй! — Тодер в гневе наклонился вперед. — Ты обвиняешь меня в моей марсианской приверженности к секретности, хотя я мог рассчитывать на общественные симпатии и натолкнуться на твое решение этой проблемы. Я признаю твое обвинение. И приведу в свою очередь обвинения против тебя. Не вел ли ты, случайно, беспечную, безнравственную жизнь на медведианских планетах? Не пользовался ли ты расположением множества девушек, называя их грубыми именами? Силена — взрослая женщина с телом ребенка, сознательно посвященная в план, результаты которого она никогда не увидит. Если бы я не верил в план и знал, каким образом все повернется, ты думаешь, я позволил бы ей участвовать в этом?

Иета сообщила мне, что когда Хоуск оскорблял марсиан, веривших в реальность реликвий из Старого Храма, ты в вспышке проницательности, сказал, что марсиане сознательно приняли эту благородную ложь, замечательный миф, который каждый человек на Марсе считает правдивым на символическом уровне. Ты сказал, что твои марсианские предки были готовы умереть за миллиарды миль от дома ради детей их детей. Сможешь ли ты высмеять того, кто делает то же самое, но другим путем? И как из-за этого нарушаются твои ограниченные двойственные марсианские нормы?

Я не мог ответить. Он помолчал, давая мне возможность заговорить, затем продолжил:

— Мы разговаривали о целях и идеалах, не так ли? О человеческой судьбе? Ты допускаешь, что каждое поколение выбирает собственные пути и готово к тому, что следующее поколение исправит их. Хорошо, то же самое можно сказать и об этике, которая отражает идею. Я не хочу этого делать. Я хотел бы быть достаточно примитивным, чтобы принять какое-нибудь догматическое откровение и молчать. Мы рисуем график прогресса в координатах количества звездных кораблей и числа психических больных и притворяемся, что мы не ограничены циклом, который повторяется и повторяется и тащит нас, беспомощных, вверх и вниз вечно. В самом худшем случае этой разновидности лабиринта мы можем иметь путь наружу и, конечно, тропинку, которую мы все еще не пересекли. Если нет более важной причины, чем эта, — хорошо. Изменение декораций спасает нас от скуки. Я считаю лучшим второй путь. И когда мы придем к точке, в которой мы не сможем обнаружить новых перекрестков, новых возможностей изучения, тогда что мы будем еще делать, если не создавать разновидности разумных существ, которые будут способны двигаться дальше?

После длинной паузы я сказал:

— Да, может быть. О, я думаю, вы правы. Но между тем, я имею свою жизнь и не знаю, что делать с ней сейчас, когда моя карьера закончена и я не могу вернуться в космос. Какой из путей я должен выбрать, по-вашему?

Тодер поколебался и наконец сказал:

— Я упомянул об Иете, которая является одной из замечательных личностей в моей семье. И я расскажу тебе, что она ответила. Она сказала: «Возвратиться в космос? Ты думаешь, он захочет этого? Сейчас он знает все факты, не думаешь же ты, что он не захочет приложить руки к формированию личности ребенка, который, вероятно, станет человеком, способным изменить историю?» Я не буду жить вечно, Рэй. И как очень способный мой ученик, я предполагаю, ты сможешь передать мальчику многое из того, чему я тебя учил. Я не знаю никого, кто бы мог применить мои правила более успешно, чем ты, и это правда…

Он встал, улыбнувшись.

— Обдумай мои слова, — сказал он, — и когда сделаешь свой выбор, скажи об этом Иете. Она, кажется, хочет видеть свою идею подтвержденной.

Так я и сделал.

И она была рада этому.