Пламя над тундрой - [78]
Учватов пристально следил за коммерсантами и за приближающимся пароходом. К берегу подошла в легкой горностаевой шубке Елена Дмитриевна. На ее пышные медно-красные волосы небрежно была наброшена дорогая оренбургская шаль. Говор на берегу ненадолго стих. Все провожали, кто оценивающим, кто завистливым, кто злым недоброжелательным взглядом, высокую, красивую молодую женщину. Елена Дмитриевна шла неторопливо, даже чуть лениво, словно неохотно, и держала на поводке своего огромным Блэка. Казалось, что он тащил ее к коммерсантам. Навстречу Елене Дмитриевне подбежал Сукрышев. Полненький, краснолицый, с редкой и нежной белокурой бородкой, в короткой тужурке и сверкающих новых, громко поскрипывающих сапогах. Он был чуть под хмельком.
— Дорогая Елена Дмитриевна, позвольте, — он поймал руку женщины и припал к ней толстыми мокрыми губами, точно поставил печать. По лицу Елены Дмитриевны, пробежала гримаса брезгливости, но ой не заметил этого. — Мы рады вас видеть!
— Спасибо, спасибо! — зеленые глаза с насмешкой смотрели на Сукрышева, а он, подхватив Елену Дмитриевну под руку, подвел ее к коммерсантам. Маклярен коротко кивнул, не вынимая трубки:
— Гуд дэй!
Она ответила по-английски, но ее голос заглушил пароход. Гудок парохода проплыл над лиманом и откликнулся эхом на копях. «Томск» замедлил ход и, развернувшись, стал на якорь. Люди с берега размахивали руками, многие что-то кричали. Моторист наконец завел на катере мотор, и он, выбрасывая голубоватый дымок и оставляя за кормой дорогу белой взбудораженной воды, бодро ринулся к пароходу, ныряя с волны на волну…
Мандриков и его спутники с нетерпением ожидали конца рейса. Сидеть в каюте уже не хватало терпения, и они, несмотря на прохладную погоду, больше проводили время на воздухе. Когда промозглая сырость дождливых дней осталась за кормой, Август почувствовал себя легче и лучше, и болезнь уже не так мучила его. Он стал живее и веселее, и все подумывали о том, что болезнь, быть может, и совсем отступится от Августа перед Севером, чистым морским воздухом и морозом.
Новиков же с каждым днем все больше погружался в мысли о жене. Тоска по ней, ощущение вины, что не смог проститься с ней, кололи сердце. Новиков пытался шутить и не подавать вида, что на душе у него тяжело, но товарищи все замечали. Не раз они заставали Новикова, в одиночестве стоящего на палубе, посасывающего трубку и погруженного в свои невеселые думы.
Михаил Сергеевич же от избытка энергии и нетерпения скорее приступить к делу мерял шагами палубу, высчитывал, сколько дней и миль осталось до Ново-Мариинска.
Во время этих прогулок он частенько встречался с Ниной Георгиевной, но они ничем не выдавали своего знакомства и только обменивались незаметно взглядами. Когда же Михаил Сергеевич видел Нину Георгиевну со Струковым, то его охватывали недовольство и даже ненависть к колчаковцу. Он казался Мандрикову фатоватым, самодовольным хлыщом. Это был его враг, против которого он уже боролся в душе.
Струков, сталкиваясь с Мандриковым и его товарищами, скользил по ним равнодушным взглядом, как и по другим обитателям третьего класса, принимая их за тех же горемык и неудачников, которые забираются на Север с робкой надеждой разбогатеть.
Наконец наступил долгожданный день. Мандриков, Новиков и Берзин рано покинули свою каюту и вышли на палубу. Здесь уже толпились пассажиры. Всеми владело нетерпение скорее увидеть долгожданный берег и ступить на твердую землю. Люди с жадным и острым любопытством смотрели на медленно проплывающий берег, который в тот серый, холодный день выглядел особенно мрачным, негостеприимным. Тундра, голые сопки, пятна мха и пожухлой травы, серое небо в тяжелых тучах, свинцово-кобальтовая окраска воды — все это создавало необычную для глаза картину, поражающую впервые видящих ее людей какой-то неземной суровостью.
Люди на палубе невольно переговаривались пониженными голосами. Холодный ветер заставлял поплотнее застегиваться, а носившиеся над водой чайки кричали так уныло, что Ниной Георгиевной овладело тревожное предчувствие. В криках чаек ей слышалось предупреждение:
— Куда… куда… зачем… одна…
Она съежилась и посмотрела в лицо Струкову. Он спокойно, без особого любопытства, разглядывал берег, но видно было, что думал о чем-то далеком. «О чем он думает? Где его мысли? С кем?» — тревожилась Нина Георгиевна. Она не могла пожаловаться на мужа. Всю дорогу он был внимателен, нежен, предупредителен и много и умело сделал для того, чтобы она заняла свое место в их маленьком кружке. И все же беспокойство не проходило. Она не могла проникнуть в сердце, в душу Струкова. Она это чувствовала и понимала. У нее было ощущение, что рядом с ней находились все время как бы два Струкова. В то же время остальные спутники были куда понятнее, яснее. Она вспомнила о Мандрикове и украдкой оглянулась, нашла его. Он стоял около лебедки и сразу почувствовал на себе ее взгляд, повернул голову и встретился с ней глазами. Она, как обычно, взглядом поздоровалась с ним незаметно для окружающих, и на сердце стало теплее, спокойнее, словно она ощутила поддержку друга. Она стала думать о нем.
