Пламя над Тереком - [183]

«Эх, был бы я постарше, — думал Славик, — я бы с папой ходил в море и тоже бил бы фашистов».

О смерти Вали в доме не говорили. Говорили — она в партизанах.

Астан был убежден, что его жены пет в живых. Горе. Тяжелое горе! И ничего не поделаешь! Партизан фашисты живыми не выпускали. А время шло. Да и Славику нужна мама. «Разумнее было бы!..» — советовали друзья. Жизнь есть жизнь. Люди есть люди. Письма из родных краев обнажали нервы, и он еще острее чувствовал потерю, горечь и боль. Эта боль звала к мести, к яростной, беспощадной мести.

Вся его жизнь теперь была в море, на позиции. Берег для него стал не отдыхом, даже не передышкой между боевыми операциями. Два-три дня на базе, чтобы заправиться, для него становились мукой, еще больше усиливающей боль. Хорошо, что на море много дел: крупная группировка гитлеровских войск с суши окружена и прижата к Черноморскому берегу. Окруженным тут грабителям Кавказа и Крыма остался один выход — удирать морем. Но пути им отрезали советские корабли и авиация.

…Черное море и его берега очищены от гитлеровских войск. Но война идет, надо добить фашистского зверя. И Астан Кесаев всерьез начал собираться на Северный или Балтийский флот. В тех морях для подводников работы еще хватало.

Но… эти доктора! Осмотрели, постучали молоточками по коленкам, прикладывали ухо к груди, рентгеном просветили— и в госпиталь. Астан и сам чувствовал, что легкие у него не в порядке, а тут еще печень забарахлила. «Лечиться, лечиться! Лечиться! До полного выздоровления лечиться» — таков был приговор неумолимого врачебного трибунала.

— Забыть о корабле и о море впредь до выздоровления! — приказал сам нарком Военно-Морского Флота, к которому Кесаев обратился с жалобой на врачей.

Так Астан Кесаев и его друг Коста Кочиев, с тем же диагнозом, очутились в одной палате.

Здесь их посетил нарком Военно-Морского Флота.

— Есть до полного выздоровления! — ответили оба моряка, Герои Советского Союза.

Приказ наркома — закон! Никуда не денешься!

— А поправитесь — в Академию определим, — сказал нарком на прощание.

Это уже был не приказ. Заняться теорией, а потом и воспитанием будущих моряков — командиров кораблей. Когда адмирал флота вышел из палаты, Астан полушутя сказал другу:

— Академия так академия! Может, и в ученые выйдем, а? Но пока мы с тобой еще не профессора, поэтому давай, Коста, питаться свиным салом с медом! Это, брат, лучшее лекарство для легких. Точно говорю.

И таковое лекарство было изготовлено по рецепту самого Кесаева. Астан ликовал и пророчил быстрое выздоровление. Коста Кочиев тоже радовался — осетины народ мудрый, и народная медицина делает чудеса! Все было хорошо, пока в палате не появились два бидона лекарства— нутряное сало с пчелиным медом. Коста Кочиев съел одну столовую ложку лекарства, выбежал из палаты, а потом наотрез отказался есть его.

— Убери, Астан, эти бидоны подальше.

— Что так? — удивился Кесаев.

— Тошнит. Не могу даже видеть, как ты принимаешь это лекарство.

— Нестойкая ты личность, Коста. Это же лучше апельсинов.

Кочиев отвернулся к стене, накрылся с головой, пережидая, пока Астан кончит прием своего лекарства.

— Ну, тогда за твое здоровье, Коста! — торжественно произнес он и, взяв столовую ложку, по-настоящему принялся за дело.

— Дурака ты валяешь, друг мой, — глухо из-под одеяла прозвучал голос Косты.

— Первое в мире средство от любой хвори в легких! Понимать надо! Ты же не мусульманин, а крещеный, — шутил Астан. — И скажу прямо тебе: не будешь лечиться — из моряков в сторожа пойдешь. И твоя Золотая Звезда останется в музее истории Отечественной войны пылиться, друг мой, понимать надо!

— Типун тебе на язык! — буркнул Кочиев. — И как ты такое варево есть можешь?

— А как ты мог торпедировать и потопить восемнадцать вражеских транспортов в море? — почти крикнул Астан. — Что, легко тебе это было? Сам знаешь, что пет… В этих операциях кроме ранений ты на своих торпедных катерах чахотку заработал… Неужто мед с салом труднее есть, чем идти в ночную торпедную атаку при шестибалльном шторме на море?

— Сравнил буйвола с козликом! — с обидой в голосе сказал Коста, а потом отбросил одеяло и закричал — Не могу! Ты понимаешь? Все внутри переворачивается при виде твоего лекарства.

— Ну ладно, не шуми. А ты представь, что это твое любимое блюдо… Вот и все! В этом деле самовнушение— первая вещь.

— Я и воображаю, и представляю, и думаю, что яичницу у тещи лопаю… А глаза на лоб лезут…

— Ну ладно, ладно.х. — говорил Кесаев. — Выброшу сегодня же эти бидоны. Для друга я на все пойду. Выброшу.

Когда вошла медсестра, Астан громко сказал, подмигнув ей, как заговорщик:

— Сестра, дорогая спасительница наша. Очень вас прошу — возьмите эти бидоны и выбросьте их содержимое… Лекарство не так приготовили, испортили, и есть его невозможно…

Затем Кесаев ткнул пальцем в сторону Косты, потом приложил палец к своим губам: дескать, молчите — иду на военную хитрость. И медсестра быстро поняла, улыбнулась:

— Хорошо, Астан Николаевич, все выброшу. В нашем госпитале лекарств достаточно, и мы вас без этого сала и меда подлечим.

Сестра унесла бидоны. Коста отбросил одеяло, приободрился, похвалил своего друга за добрый поступок.