Пламя над Тереком - [180]

Затем заглянул в электромоторную часть. Как врач выслушивает больного, так и он проверил готовность корабельного сердца и вернулся на центральный пост.

Он сел рядом со штурманом Александром Деминым. Лейтенанта Демина шутя называли «академиком». Этот симпатичный блондин спокойного нрава, кажется, даже во время боя не забывал о своей научно-исследовательской работе по гидрологии. Не пил, не курил.

— Ну что, академик, все готово? — спросил Астап, рассматривая подготовленную Деминым карту.

— Так точно, товарищ командир! — ответил штурман и указал карандашом на одну точку на карте. — Прошу сюда. Это курс, который задан. Все расчеты произведены правильно.

Кесаев внимательно изучил карту операции, исправил ее недостатки и подписал.

Поздно вечером лодка отошла от причала и словно припала к бегущим навстречу волнам. За нею, вскипая водопадом, искрилась расходящимися колеями зыбкая дорога и исчезала в ночной темени. Командир вместе с помощниками-офицерами находился в рубке и прислушивался к работе механизмов.

«Малютка» казалась Кесаеву живым существом, которое дышит, любуется скрытыми силами своими. Он отдал распоряжение, чтобы свободные от вахты моряки отдыхали. А сам остался на посту, просматривая поверхность моря. В темноте трудно было что-либо рассмотреть, только чернели вдали берега с угадываемыми на них городами-курортами.

«Малютка» снова пошла в поиск.

Глава шестая

Ненаписанные письма Вали

Равенсбрук.

Лагерь смерти.

26 сентября 1943 г.

«Услышь меня, родной мой. Я в Равенсбруке, в лагере смерти. Сюда, в узкую холодную камеру, меня полуживую принесла чешка — санитарка блока краснобилетников. Но об этом потом… А где ты сейчас? Я знаю, я чувствую сердцем — в эти минуты ты жив и находишься в море. Это я знаю: ты атакуешь и топишь фашистских извергов. Фашисты не люди — людоеды. Их надо уничтожать, чтобы спасти людей… Я умираю, но я перед смертью хочу поговорить с тобой хотя бы мысленно. Так мне легче расстаться с жизнью. Пусть сопутствуют тебе, мой дорогой и любимый, удачи в бою и в жизни. Знаю: то, что поведаю о себе я здесь, до тебя не дойдет и ты не услышишь моего голоса: из камеры узника палачи не только письма, но и звука не выпустят. Но все же убеждаю себя, что говорю с тобой, и говорю о том, что произошло со мною, чем и как жила твоя Валя с момента, когда попала в лапы этих зверей. Как попала — это тебе, наверное, уже известно от наших родных… Перед смертью мне хочется говорить и говорить с тобой, только с тобой, моим единственным и самым дорогим на свете. Услышь! Услышь, услышь меня, Астан… А подрастет Славик — расскажи ему, чтобы ненависть к этим извергам клокотала у него в груди.

Холодный зимний день. Окраина знакомого тебе Прохладного. Сараи разбитого кирпичного завода. Ветер с полей задувает снег и крутит его по углам. Сараи переполнены ранеными, пленными. Раненые стонут. За умирающими следит какой-то врач. Из пленных. Нет, не врач — негодяй. Высокий, рыжий, пожилой мужчина. Кто стонал в предсмертной агонии, на тех он кричал:

— Что орешь? Здесь тебе не московская больница.

На плечах у меня санитарная сумка с ватой и риванолем. Осторожно прохожу между ранеными. Боюсь наступить на кого-нибудь своими тяжелыми солдатскими сапогами. Иду следом за врачом, я — подневольная санитарка. От голода у меня кружится голова, я очень слабая, едва держусь на ногах. Не могу успеть за сытым, он покрикивает на меня:

— Мертвая ты, что ли?

Жива или нет — сама не знаю. Пять дней ничего не ела. Стараюсь помочь раненым. Раненый красноармеец кричит:

— Мои ноги! Ноги болят. Доктор, перевяжи!

Я развязала сумку и наклонилась. Но не могла найти его ног. «Бедняжка! Ты даже не понимаешь, что ноги твои остались на поле боя». А вслух сказала:

— Я помогу, я сейчас вернусь…

Он поднял голову и посмотрел на меня. Хотел что-то сказать и не смог…

Ночью меня вызвали к следователю. Он ничего не говорил, не бил. Задал только один вопрос: «Из какого войскового соединения вы попали в плен? Назовите его адрес, полевую почту».

Я молчала… Рано утром мне и еще десятерым пленным дали паек — на два дня: два черствых сухаря и стакан семечек. Караульный сказал:

— Приготовьтесь в дорогу».

Равенсбрук.

Лагерь смерти.

19 октября 1943 г.

«Мой любимый! Снова я собралась с мыслями и снова говорю с тобой…

…Эшелон идет на запад. Сильный холод. Товарные вагоны битком набиты пленными. Выдают один сухарь и семечки. Воды нет. Все пленные ползут к маленьким окнам. Кто попадал к окну, тот руками ловил снежинки, потом вылизывал капельки на руках. А что было делать мне? Поднялась температура. К счастью, рядом со мной ехала врач, пленная Анна Михайловна. У нее оказалось какое-то лекарство. Вторая пленная — Евгения Лазаревна Клем — раньше работала политруком в армии. Обе попали в плен в Севастополе. Они много слышали о тебе, Астан, знали тебя заочно и, когда познакомились со мной, начали заботливо оберегать меня. Родной мой, ты, твое имя помогало мне.

Эшелон делал длительные остановки.

От Ровно до Зонста шли девять суток. За это время двери вагона открывали всего лишь раз. И это для того, чтобы выгрузить мертвых и больных. К этому времени мне стало лучше, и друзья скрыли, что я больна. Осталась в вагоне, не выбросили вместе с трупами.