Пламя и ветер - [40]

— Селигер любил залить за воротник, — добавил Грдличка, почти совсем успокоясь.

— А кто не любит? Настоящий мужчина всегда любит это дело, — вставил Фассати.

— Я ему шил сапоги. Наверняка он был в них, когда его укокошили, — торопливо проговорил Трезал. — Я пять лет назад их пошил. — И, разводя руками, он изобразил свой давний разговор с лесником: «Уж будьте покойны, пан Селигер, эти сапоги у вас не сносятся и за пятьдесят лет». А он ржал, как лошадь: «Ха-ха-ха, вы мне еще скажете, что я проношу их до самой смерти и побегу в них к Страшному суду». И вот, видали, побежал! Ручаюсь, что эти сапоги были на нем!

— Ха-ха-ха! — от души расхохотался Чешпиво, а за ним и все остальные, да так, что чуть не кашляли от смеха.

— Люди иногда хуже любого зверя, — серьезно повторил пекарь, когда все умолкли. — Кажется, готовы сожрать друг друга.

— Браконьеры, что его замучили, были не здешние, они пришлые, как пить дать! — заключил Чешпиво.

— О мертвых принято говорить только хорошее, — мотнул головой Грдличка, — но скажу вам: свиреп был покойник с бедняками. Они его как огня боялись.

— Как бешеный пес, — добавил Трезал. — Да, они почти что все такие, лесники да лесничие. Чем беднее человек, тем больше они над ним куражатся.

— Кто бы подумал, что Селигер так кончит! Злодеи, видно, давно подстерегали его. Бог весть, как они дотащили его к муравейнику. Я так полагаю, он не дешево отдал свою жизнь. — Фассати сделал энергичный жест рукой, в которой держал трубку.

— Как сейчас вижу его перед собой, — задумчиво произнес Чешпиво, поглаживая голову.

— Он был не робкого десятка, — пробурчал за карточным столом Пухерный. — Не подумайте! Всех гнал палкой из леса. Бывало, услышит выстрел, побежит хоть за десять километров, как гончая за зайцем.

— Говаривали, — снова начал пекарь, — что на совести у Селигера двое убитых. Какой-то Грушка из Зличова и Илек из Кнежиц. Да, двое, если не ошибаюсь. Это и было-то совсем недавно.

— Кто лезет охотиться в чужие угодья, знает, чем рискует, — почти обиженно возразил Фассати. — Это все равно что лезть в спальню к чужой жене. Я — он ткнул себя пальцем в грудь, — ни за что на свете не пошел бы ночью в лес, хоть бы меня озолотили. А уж тем более с ружьем.

— Я тоже, — согласился Чешпиво. — И носу бы не сунул.

— Когда в лесу встречаются лесник и браконьер, да оба с ружьями, и тот и другой одинаково рискуют жизнью.

— Не всюду, смотря, чьи это владения, — возразил Грдличка.

— Это тоже верно, — рассудительно заметил Фассати. — Вот, например, у нас при Вртбах, лесники холостыми патронами никогда не стреляли. А при Лобковице стало полегче.

— Каков поп, таков и приход, — дело ясное.

— Мой отец, дай ему господь бог царствие небесное, — продолжал Фассати, присаживаясь, — был хорошо знаком с желетинским лесничим Штихом. Я его тоже помню, хотя тогда был еще мальчишкой. Мы были знакомы семьями. Так вот, этот Штих говаривал: «Не стану я рисковать жизнью из-за какого-то зайца, все равно о нем никто не узнает, а у князя добра и так хоть отбавляй». Штих служил еще при Вртбе, сперва где-то в Букованах, потом много лет в Петроупце. — Фассати помолчал, уставившись на пену, стекавшую по кружке Чешпивы, потер себе висок и вздохнул. — Давненько все это было!

— Мой отец при Вртбах работал в лесу, на Конопиште и в Желетинке, — вспомнил Чешпиво. — Он тоже рассказывал о Штихе. Редкостной души был человек.

— Что верно, то верно, — вставил Фассати. — С людьми обходительный, а вот дома, наоборот, поди как строг! А чему удивляться? — Фассати энергично потряс головой и сдвинул шапочку на затылок. — Когда человек в его летах женится на молоденькой... Ей двадцать, а ему за сорок. Видать, ревновал.

— Еще бы! — согласился Грдличка. — От таких браков не жди добра.

— У них три раза подряд рождались близнецы, — заметил трактирщик.

— Вот так благословил господь! — удивился Чешпиво.

— Первая пара не выжила. Второй были Ян и Маринка. Моя мамаша дружила с этой Маринкой, они были одногодки и обе страшно любили читать и играть в пьесах.

— Нет ничего хуже, чем карты, браконьерство и бабы, — покрутив ус, вслух размышлял Трезал, не слушая разговоров о лесничем. — А уж если все это соединить вместе, тогда, братцы мои, просто ужас.

— А ежели к этому еще и винище... — Чешпиво причмокнул языком и отхлебнул пива.

— Из-за пьянки целые хозяйства идут с молотка, — вставил Трезал.

— Что хозяйство! Деревни!

— А потомство-то какое у пьяницы! — Пекарь наморщил лоб. — Почти в каждой деревне есть дурачок вроде нашего Альмы.

— Целые деревни разорены, — продолжал сапожник. — Да. Но ведь не все вино хлещут. Безземельные все больше разоряются, потому что из долгов не вылезают. Корцом зерна сыт не будешь. Завязнет человек в долгах, расплатиться нечем, и пиши пропало, тащат его в суд, отнимают избу. М-да, не в одной пьянке дело, опять же налоги. Пяти грошей не доплатишь, и по приказу государя императора уведут у тебя последнюю корову.

— Охо-хо! Взять хотя бы Голмана или Лихновского, — горестно вздохнул Грдличка и ткнул пальцем в сторону задней комнаты, где сидели игроки. — Их-то не прижмешь, эти всегда вывернутся, и с податными заодно, рука руку моет.