Пламя и ветер - [28]

Но разговоры разговорами, слова словами, а посулы недорого стоят, особенно барские.

Когда красивая дочка оружейника забеременела от молодого графа, он бросил несчастную, и оружейнику пришлось покинуть Раньков, бежать от срама.

Вероломный обольститель был последним отпрыском, им кончился этот графский род. Впрочем, кто из чешских аристократов не был тогда вероломен! Лишь очень немногие остались честными.

Потом появился какой-то человек по имени Билек, объявил себя побочным сыном покойного графа Вртбы и предъявил претензию на все его наследство, — богатство, поистине неисчислимое в глазах простого жителя Ранькова. Адвокат князя Штернгофа, унаследовавшего поместье, выгнал Билека за дверь, а когда тот осмелился вести какие-то подстрекательские речи в городке, велел его арестовать.

И в самом деле, что мог доказать этот смельчак, у которого не было никаких документов?

Последний граф Вртба, как и весь их род, начиная с основателя, который и в дворяне-то попал лишь после Белой горы, — за то, что продал свой народ, — был жестокий феодал, как и его австрийский император. Крепостных он угнетал, как только мог. О нем говорили неодобрительно:

— Ну и барин! Чехи, а онемечились вконец!

И все-таки многие плакали над его гробом.

Никакой памяти о себе не оставил граф Вртба, не строил ни больницы, ни богадельни, лишь, обезобразив, переделал в стиле барокко несколько романских и чешских костелов, да, кажется, учредил благотворительный фонд, с условием, что облагодетельствованные им бедняки должны усердно молиться за упокой души графа. Никакой памяти о себе не оставили и его наследники Штернгофы, разве только часовенку у Святого очника, надолго отравленную веру в разум человеческий да рабскую покорность господам и их жестоким и глупым чиновникам.

Долго, очень долго оправлялся Раньков от ран и заново вставал из развалин, и то лишь отчасти залечил свои вековые увечья. Нашлись, конечно, и в Ранькове сердца, в которых, словно искра в пепле, теплилось былое бунтарство. Это были деревенские грамотеи, сберегавшие чешские книги в самые тяжкие годы, утаившие от цепких лап кониашей[10]. Это были городские и сельские учителя, заронившие в молодые сердца искру непокорности алчным панам и вероломным императорам. Это были студенты, высмеивавшие тупое, онемечившееся чиновное мещанство, — еще в 1830 году они создали библиотеку и основали театр, а в 1848 году, вместе с ремесленниками, организовали гвардию и были готовы пожертвовать жизнью ради свободы своей родины. В раньковском крае, как и в других, многие студенты приходили на крестьянские сходы, махали красно-белыми чешскими флагами, делились с крестьянами своими заветными чаяниями о возрождении независимости чешских земель.

До середины девятнадцатого столетия Раньков не выходил из своих прежних границ, в которых существовал накануне Тридцатилетней войны. Он словно боялся выйти за эти рубежи, и переступил их, только когда прокладывали железную дорогу Веленице — Прага, которая была названа дорогой императора Франца-Иосифа.

На постройку железной дороги людей собралось тьма-тьмущая. Все они хотели не только есть и пить в Ранькове, но и надолго обосноваться там вместе с семьями. Крестьяне возили сюда известь, камень, кирпич, железо, дрова, уголь. Уголь! В Ранькове, где жители прежде топили печи дровами и замерзали, если зима затягивалась, начали топить углем!

Приток новых людей означал приток денег в карманы трактирщиков, мясников, пекарей, сапожников, портных, кузнецов. Где прежде звякали лишь тусклые геллеры, теперь посыпались серебряные гульдены с изображением усатого императора.

2

В те годы Иозеф Хлум работал в Праге, в пекарне, что в торговых рядах на Староместской площади, как раз против ратуши, где каждый час на курантах показываются апостолы, кричит петух и смерть звонит в колокольчик.

Хороша Прага! Иозеф всегда мечтал о ней. Да только очень уж тяжел там труд пекаря. Заработки, конечно, тут получше, чем в маленьком городишке. Но заступать на работу надо в шесть вечера, а шабашить только на другой день, в восемь утра. Ученикам приходилось и того хуже — у Кршижа их было шесть, уборку в пекарне они начинали загодя, еще днем, готовили все для вечерней выпечки, а потом спали где придется: на полу, в сенях, в углу, на дровах у печи. Ну и что ж, человек все выдержит, а если не выдержит, найдутся другие, повыносливей. Охотников учиться на пекаря хоть пруд пруди.

А сколько их в те времена, едва закончив ученье и начав зарабатывать, умирало от чахотки! Ноги у пекарей становились кривыми, глаза были воспалены от мучной пыли и с недосыпу. Подмастерья и ученики вечно ходили раздраженные, злые, часто ссорились. Кое-кто из старших наушничал хозяину. Худо было тому, кто ворчал на тяжелую жизнь в пекарне.

Иозеф Хлум работал вместе с Вацлавом Янаткой, вместе они снимали у вдовы сапожника Гержманека, на Козьей улице, сырую комнату с забранным решеткой окном, где спали на одной постели, кишевшей паразитами.

Янатка был большой охотник до чтения. Он заразил этой страстью и своего сожителя. Бог весть откуда доставал он книги; кроме того, Янатка подписывался на газету «Будоуцност»