Пламя и ветер - [26]
Мария всхлипнула и, с трудом совладав с собой, сказала:
— Где уж нам жаловаться, пан доктор. Ведь казармы берут у нас хлеб. Пожалуешься — потеряешь заказчика. Военные все заодно, они нам жалобы не простят.
Врач пристально посмотрел в ее широкое лицо и направился к выходу, на прощание едва приподняв шляпу.
— Уверяю вас, вы этих заказчиков все равно потеряете, — добавил он.
«О господи! — перепугалась Мария. — Обиделся он на меня, что ли, раз такое пророчит?»
Происшествие с Хлумом, рассказы о котором каждый день обрастали новыми подробностями, вскоре замяли.
Штаб полка, говорят, расследовал этот случай и якобы с несомненностью установил вину лейтенанта фон Фогельзинга. Но, с другой стороны, его проступок, вполне объяснимый нетрезвым состоянием, был не из тех, за который должен быть наказан бравый офицер, любимец командира полка, майора Ренгсмута.
И господин майор не желал выяснять, при каких обстоятельствах был избит лейтенант Фогельзинг. Он предпочел бы, чтобы об этом инциденте поменьше болтали, не будоражили общественное мнение, не разжигали национальной розни.
Нельзя забывать и того, что лейтенант фон Фогельзинг — дворянин. Если даже он виноват, то уже достаточно наказан. Его ребра сильно пострадали от ударов тупыми предметами, а сабля так и осталась валяться в уличной пыли на потеху школьникам, которые сделали из нее игрушку. Этих мальчишек надобно было строго наказать. И вообще, куда они задевали саблю? Ее следовало возвратить пострадавшему офицеру, и если бы жители Ранькова были примерными подданными государя императора, они заставили бы бургомистра и директора школы принести извинения командиру полка. Но до этого никто и не додумался!
Прошло две недели, а Хлум еще не вставал. Приходили знакомые и родственники, расспрашивали, как было дело. Хлум уже в который раз пересказывал все, что помнил, его жалели и советовали подать жалобу в суд.
Проклятые казармы, ведь они покупают у нас товар, дают нам изрядный доход! Хлум не был мстителен, а суда он побаивался, как все деревенские жители, не считая редких любителей сутяжничества.
Мария сидела около мужа, сложив руки на выпуклом животе. Пекарь любовно и радостно смотрел на нее.
Днем Хлум по привычке спал, а ночью бодрствовал, и тогда все пережитое проходило перед его мысленным взором.
Ему вспоминались эпизоды детства, невероятно короткого, промелькнувшего, как ласковый ветерок. Виделась мать — неясная фигура с неразличимым лицом, встреть он ее — и не узнает. Как стирает время черты даже самых близких родных лиц!
Однажды мать взяла его с собой на покос. Там она ворошила сено, день был солнечный, яркий, мать мелькала, как золотистая тень, потом села рядом с сыном у ароматного стога и запела:
Это была ее любимая песня, песня ее семьи, песня о верности.
Похожи ли его сестры Альжбета и Катержина на мать? Похожа ли Анна?
Мать была хороша собой, самая красивая! Но Иозеф не помнит, как она выглядела, у него только сохранилось ощущение чего-то светлого, ласкового, какого-то безмерно далекого сияния, в котором сливались образы обеих сестер и брата Франтишека. Все они уже на том свете, все, кроме сестры Анны, которая, прожив несколько лет в горе и лишениях с пьяницей мужем, уехала от него в Вену.
Как это так выходит, что муж и жена становятся чужими и враждебными друг другу? Ведь муж Анны, Эмануэль Енеба, был исправным батраком, старательным работником. Почему же, женившись, он стал пить и безобразничать?
Он любил Анну, а она его нет. Выдали ее почти насильно.
Раз или два в год Эмануэль приходит теперь в лавку Хлума пожаловаться на судьбу и попросить немного денег или старую одежду.
— Будь Анна со мной терпеливее, я бы опять стал порядочным человеком, — говаривал он. — А то, бывало, не улыбнется, не приласкает.
— Не надо было жениться, — возражал Хлум. — Не она тебе, а ты ей испортил жизнь. С тобой и ангел не выдержит. Ты ее бил! Как вспомню об этом, злость на тебяберет. Муж, который бьет жену, все равно что бешеный пес, никакой жалости он не стоит. Не хнычь, пьяная рожа, иди с глаз долой, ты одного себя жалеешь, подлый!
— Иду, иду, хозяин, — держа одежду под мышкой и низко кланяясь, говорил Эмануэль. — Больше вы меня не увидите.
Одежду он продавал в ближайшем кабаке, а через год являлся снова.
Недавно от Анны было письмо: проклятый муж притащился в Вену, разузнал, где она живет, и вечером поджидал ее в подворотне, с топором под полой, хотел кончить. Анна едва успела отскочить, сбежался народ, отняли у злодея топор, побили его и вызвали полицейских, которые увели Эмана.
Хлум написал сестре, чтобы она развелась с Эмануэлем и снова вышла замуж, если найдется за кого, только уж, конечно, за порядочного человека. Ведь она молода, может обзавестись семьей. Одинокий человек, живи он даже с близкими и родными, но без друга жизни, все равно чувствует себя неуютно, словно без крышши над головой.
Рана Хлума быстро заживала, но слабость все не проходила. Он вставал и бродил по дому, но работать было не по силам.
